– Просто и изящно, – кивнул Галер.

– Да. И я позаботился, чтобы план попал к моим шпионам – нарочно оставил блокнот на столе номера, когда пошел ужинать, надеясь, что мой «камердинер» Гришка залезет внутрь и скопирует схему. Когда я вернулся, то обнаружил, что именно так и случилось – хлебная крошка, которую я положил между страниц, именно там, где был нарисован план, исчезла. Думаю, он смахнул ее чисто машинально.

– О! – удивился доктор. – Вы хитрец!

Крылов поморщился:

– Это не моя хитрость. Меня научил ей один приятель в молодости, у которого я иногда без спросу брал книги. Но главное – как мне ускользнуть от троицы шпионов, как добраться до обители и как потом быстро добраться из Москвы обратно в Петербург… Если, конечно, я обнаружу что-то по-настоящему интересное в этом Чертовом доме. Притом, что Агата, несомненно, поднимет на ноги всех – я убедился, как быстро офицер у Троицких ворот Камер-Коллежского вала повиновался ей после предъявления таинственного письма. В общем, мне было не обойтись без посторонней помощи. Причем у таких людей, которых невозможно было связать с моим именем. И такие люди, вернее, такой человек у меня был!

Граница России. 1717 г.

Возвращение в Россию вышло долгим – к границе подъехали, когда снег уже выбелил все вокруг. Толстой спешил, но царевич все время приказывал ехать медленнее – чтобы Фросю не растрясло. Живот Ефросиньи теперь стал большим и тяжелым, она все жаловалась – не доедет, родит по дороге. Но иногда вдруг присоединялась к требованию Толстого погонять, вспомнив условие царя, что венчание возможно только в его пределах.

Алексей Петрович сидел у закрытого занавеской окна. Иногда он сдвигал ее и быстро выглядывал наружу, на проползающие мимо деревья или поля. Потом снова откидывался назад, вынимал из корзины очередную бутылку вина и прикладывался.

– Все будет хорошо, Алеша, – говорила ему Ефросинья. – Теперь все будет хорошо.

На заставе их ждали. Двадцать драгун сменили караул, набранный Румянцевым в Австрии. При них находился врач для Ефросиньи и прислужница. Еще двух лакеев отец прислал царевичу – они ехали сзади, в большой колымаге, поставленной на полозья. Впереди шел экипаж Толстого и Румянцева. Драгуны при каждом удобном случае посматривали на Алексея, но особенно интересовались Фросей, несмотря на строжайший приказ в разговоры с ними не вступать, не интересоваться и вообще смотреть более по сторонам, нежели в окошки карет.

Ефросинья теперь постоянно смотрела через стекло – искала, не сверкнет ли вдалеке крест. И к вечеру вдруг схватила царевича за руку.

– Церква! – взволнованно сказала Фрося. – Там церква, вели ехать туда.

Алексей Петрович странно взглянул на Ефросинью и несколько раз стукнул кулаком в переднюю стенку кареты, давая знак остановиться.

Драгуны ворвались в деревню, рассыпались по дворам, выискивая попа, заставили его бежать в храм чуть не в исподнем. Испуганный священник дрожащими руками переодевался к венчанию – служкой ему был усатый здоровяк-драгун, от которого несло табачищем.

– Кого венчать? – блеял поп. – Почему здесь-то?

– Кого надо, – лаконично ответил усатый.

Вошел Толстой. Он внимательно осмотрел попа, который испугался еще больше – Петр Андреевич стоял в распахнутой шубе, при мундире Преображенского полка. С сапогов текло, глаза были холодными, будто так и не оттаяли с улицы.

– Как записать в приходскую книгу? – проблеял священник.

– Раб Божий Алексей и раба Божия Ефросинья. А более ничего не пиши, – сказал Толстой. – А забудешь записать – так, думаю, лучше будет для всех. Понял?

Он вынул из кармана золотой рубль и сунул в руку попу.

– Нельзя так, – пролепетал тот. – Венчание все-таки.

Но золотой не вернул. Толстой кивнул и вышел.

В деревянной церкви было холодно и темно – горело всего несколько свечей. Все было кое-как и впопыхах. Старичок-поп невнятно бормотал, стараясь не показывать, что половину слов он и не помнил вовсе. Его прихожане были народом нетребовательным, но перед собравшимися теперь поп робел – как они потом синодским властям донесут, что, мол, приходской священник Брусникин спился и службу позабыл?

Венцы были старые, изъеденные какой-то ржой. Конечно, возникла проблема с кольцом для невесты, его со своего мизинца с неохотой снял сам Толстой – впрочем, и это кольцо с изумрудом было слишком широко для пальцев Фроси. Конечно, сердцем она чувствовала, что происходящее похоже скорее на тягостный сон – не так ей представлялось венчание с Алешей, но умом она заставляла себя стоять со спокойным лицом – пусть церковь захудалая, но не поп венчает, а Господь.

Сам же царевич всю службу отстоял молча, со склоненной головой, задумчивый. Он как будто решал сложную неприятную задачу и никак не мог согласиться с выводом.

Наконец обряд подошел к концу, и молодых проводили в избу неподалеку, хозяев которой драгуны на ночь прогнали к соседям. В доме было жарко натоплено, воняло дымом и капустой. Слуги быстро постелили привезенные с собой простыни, положили подушки и накрыли теплыми одеялами. Новобрачные лежали молча, никак не засыпая. Наконец она прижалась животом к царевичу.

– Ты рад? – спросила Фрося.

Тот промолчал.

– Теперь это твой законный сынок, – продолжила Ефросинья. – Не голь перекатная.

Алексей повернул к ней голову.

– А кто я? – сказал он.

– Мой суженый.

– Кто я? – переспросил Алексей Петрович. – Разве я делаю это по своей воле?

– А как же?

– По воле отца, – печально ответил царевич. – Жил я по воле отца. Бежал по воле Веселовского да по своей дурости. Вернулся по воле Толстого и отца. И даже венчался не по своей воле, где и когда хочу, а по воле отца. Вернулся в полную его волю. Так кто я? Существую я сам по себе, как отдельная целая личность? Или я – часть отца своего? Как рука или нога.

– Вот станешь сам царем… – перебила его Фрося. – Будет полная твоя воля.

– Стану ли? – горько усмехнулся Алексей и вдруг больно ткнул в живот жены. – Не на него ли теперь уповает батюшка? Как родится – отнимут у нас сына, заберет его Петр Алексеевич, приставит к нему дядек из своих людей – того же Румянцева да Толстого, а меня – в монастырь.

– Погоди, – обиделась Фрося. – Ты лучше подумай, как с отцом поговорить. Как повиниться да обратно его благоволение вернуть. Когда еще твой сыночек в рост пойдет – а ты уже готовый царевич. Попроси у него какое-нибудь дело, покажи себя. Царь и оттает. Теперича тебя никто при дворе не тронет – ты и сам наследник, и твой сынок будет царем… после тебя, – поспешно прибавила Фрося, увидев, как муж поморщился.

Они еще говорили с полчаса, но потом усталость взяла свое.