— Да, Павел Дудь, у него фамилия такая. Вы найдите его, вот он точно знает все о хозяине, о его жизни в то время.

— Скажите, Оксана Дмитриевна, вы не в курсе, почему Павел Дудь, доверенное лицо Власова, после провалившихся выборов был уволен и перешел на другую работу?

— Вы сами ответили на свой вопрос. Выборы провалились, я думаю, что Павел просто был живым напоминанием этого провала, этого, если так можно выразиться, политического краха моего мужа. Поэтому Виктор его и уволил. Мы с ним на эту тему никогда не говорили, мы с ним вообще почти не общались, да и мне не было никакого дела до этого Павла… Он никогда не был мне симпатичен.

— Что вы вообще можете о нем рассказать?

— Прилипала — вот он кто! Знаю, что он выполнял для Виктора разного рода поручения, присутствовал на всех мероприятиях, переговорах, был, полагаю, в курсе всех его финансовых дел, проектов, ну и личной жизни… Вероятно, он был хорошим работником и, допускаю, преданным человеком, на которого всегда можно было положиться, однако они все равно расстались…

— Люба, с вами можно поговорить? — Борисов повернулся к Любаше. — А что вы можете рассказать о Павле?

— Полностью согласна с тем, что сказала Оксана Дмитриевна. Больше мне добавить нечего.

— Расскажите, пожалуйста, в каких отношениях господин Власов был с Ликой Черешневой?

— Я не знаю… — Люба бросила быстрый и виноватый взгляд на свою хозяйку. — Ну, была она здесь…

— Люба, ты рассказывай, не переживай. Думаешь, мне сейчас все равно, что говорят и в чем обвиняют моего мужа? Я тоже хочу знать всю правду! А то, что у него были женщины, разве это для кого-то секрет?

— Хорошо, я понимаю… Отношения между ними были обыкновенными. Она была дома, хозяин — на работе, в разъездах, командировках… Павел этот отвозил и привозил ее, иногда, если он бывал занят, Лика приезжала на такси. Она была на самом деле очень молодая, худенькая… Часто слушала музыку, смотрела комедии, ко мне относилась по-доброму, очень любила виноград… А еще мороженое «Баскин Роббинс». Всегда в морозилке три-четыре коробки стояло… Вот так… Я не уверена, что она была счастлива с Виктором Владимировичем. Всегда какая-то рассеянная, задумчивая, а в последнее время раздраженная…

— Ее убили, понимаете? — обратился Борисов к Оксане: — У-би-ли! Кто? За что? Мне нужен мотив! Она случайно не звонила вам? Или кто-то по ее просьбе?.. Ну, чтобы рассказать, к примеру, о связи с вашим мужем? Понимаете меня?

— Нет, ничего подобного не было… Господи, может, мне все это снится? Люба, голубушка, принеси мне, пожалуйста, мои капли…

— Хорошо, спасибо за информацию, Оксана Дмитриевна. Вы нам очень помогли.

Борисов поднялся, они вместе с помощником еще раз выразили соболезнования хозяйке дома и уехали.

— Ну, что скажешь, Любаша? — устало проговорила Оксана, поудобнее усаживаясь в кресле. — Где мой плед? Вот, спасибо… Хорошо… Что-то мне холодно. Люба? Ты чего молчишь?

— Оксана Дмитриевна… Я знаю, кто убил Лику, — сказала Люба. — И всегда знала.

Она и сама не поняла, как оказалась здесь, на самой окраине деревни. Без зонта, в джинсах, курточке и с рюкзачком за плечами, и дождь, теплый, прогретый июньским солнцем, сыпался вниз, тихо шелестя по листьям деревьев, крышам, прибивая желтую пыль кривой унылой дороги, тянущейся вдоль притихших в этот вечерний час домов.

Она сошла с электрички в семь часов вечера, спустилась с холма, прошла через всю деревню в несколько десятков домов, вышла к реке и остановилась, завороженная красотой открывшегося перед ней пейзажа. Темная узкая река блестела под наливавшимся прямо на глазах чернилами небом, изумрудный хвойный лес тянулся вдоль противоположного берега, а прямо перед Ликой мягким пледом раскинулся ярко-зеленый ровный луг. Это было то место, куда родители привозили ее еще девочкой на рыбалку. Папа садился в резиновую надувную лодку и, отплыв подальше, в ивовую заводь, закидывал свои удочки, мама стелила на траве одеяло, доставала посуду и, усевшись лицом к реке, принималась нарезать овощи. В воздухе пахло рекой, примятой дикой ромашкой, травами, укропом, вареными яйцами… Оля носилась по берегу в поисках «не ядовитых» змей, ловила руками головастиков, собирала грибы, землянику, а иногда, когда в ней «просыпалась совесть», мыла машину, таская воду из реки.

Это было счастье, большое, солнечное, как охапка тех самых ромашек, счастье, от которого сейчас, когда родителей было не вернуть, остались лишь прозрачные, словно выгоревшая кинопленка, воспоминания…

И так захотелось этого счастья, этого мира и покоя, родительских объятий и голосов, что Лика неосознанно, повинуясь какому-то мощному внутреннему порыву, села на пригородную электричку и приехала сюда, в деревню, название которой помнила смутно… Вязовка? Вязниковка?

Побродив по берегу реки и не встретив никого, кроме привязанной к дереву черно-белой козы да веселого рыжего пса, Лика попала под дождь, уже повернув обратно в деревню. Она нашла дом каких-то дальних родственников, у которых их семья всегда останавливалась, когда приезжала отдыхать в эти дивные места, подошла к нему, промокшая, растерянная, озадаченная собственным поступком, и какое-то время стояла, глядя, как один за другим в этом сером деревянном старом доме зажигаются лампы в окнах. Потом толкнула калитку и вошла во двор. Он совсем не изменился. Чисто подметен, скамейка у стены дома, небольшая виноградная аллея, ведущая в сад. Напротив высокого выкрашенного в кофейный цвет крыльца — колодец. Она помнила вкус этой воды. Он был горьким, как и все, что готовилось в этом доме: горькие щи с фасолью, горькая каша, горькая картошка с грибами…

Она постучала в окно, и почти сразу же послышался тихий женский голос, произошло движение в доме, раздались шаги, и вот дверь открылась, и в сырой сладкий воздух хлынул теплый керосиновый дух сеней. На пороге стояла тетка Елена. Высокая, худая, в неизменной черной кофте. Розовый курносый нос, чудесные серебряные крутые кудри вокруг лба, тонкие розовые губы.

— Лика? Ты?

— Я, тетя Лена.

— Господи, да откуда ты, милая? Входи скорее в дом! Ты же вся намокла! Ты одна или с Олей? — Она заглянула за спину Лики, словно надеялась увидеть там, в дожде, Олю.

— Тетя Лена, я одна. Просто была в этих краях по своим делам, вот и решила заехать. Соскучилась! — Лика обняла ее своими тонкими ручками, прижалась холодной щекой к ее теплой груди. — Так хорошо.

— Давай-давай, раздевайся, я дам тебе сейчас сухое.

Тетя Лена давно жила одна, похоронив мужа. Работала здесь же, на стекольном заводе, единственном предприятии, где можно было заработать на жизнь, но уже просто уборщицей. Вела небольшое хозяйство, держала поросят, кур, уток.

Лика надела принесенную теткой мужскую фланелевую рубашку, доходящую девушке до колен, тетя Лена усадила ее за стол, набросила ей на плечи свою шаль.