— Да, я в курсе. Ладно, мы поехали, — Йохан повернулся, взглянул на свои БТРы, и, убедившись, что все в порядке, направился к машине. — Успехов.

— Взаимно.

— Хозяин хороший, радушный, — Йохан показал на Золтана, он стоял на пороге сторожки. — Не обижайте его.

Подойдя к БТРу, легко вспрыгнул на борт.

— Разворачивайся, — приказал водителю. — Поехали. Времени мало. Они подтянутся, и будем наступать дальше. Ты слышал? — он повернулся к Шлетту, тот перескочил на его БТР. — Массированная атака, без артиллерии.

— Нам не привыкать, что бы они ни придумали, — Шлетт пожал плечами. — Но жаль, что мы будем отдыхать. Вот подержим капельницу вместо фрейляйн, например, пока другие наступают, — он словно невзначай коснулся локтя Наталья.

— Не трогайте, пожалуйста, — Наталья ответила резко и отодвинулась. — Не мешайте.

— У фрейляйн явно нордические черты, — Шлетт покачал головой, усмехнувшись. — Славяне вообще психопаты по большей части, потому все алкоголики поголовно. А она говорит строго и ясно, так что спросить или сказать нечего. Можно сказать, фрейляйн — арийка.

Наталья промолчала и отвернулась.

— Так и есть, — Маренн ответила за нее. — Голицыны — это старый немецкий род, из литовских немцев. Их раньше называли князьями фон Голицин. Я специально узнавала в Берлине, когда мы встретились с тобой в Кенигсберге, — она взглянула на Наталью. — Могу ли я забрать тебя, как отнесется к этому рейхсфюрер. Он дал поручение своим людям, которые занимаются вопросами чистоты крови, у нас и такое управление есть, — она улыбнулась. — Бездельников тоже хватает. Так вот выяснилось, что Штефан вполне мог жениться на тебе, если бы остался жив. На полном серьезе. И в рейхе фрейляйн признали бы арийкой, — заметила она Шлетту. — Имейте в виду.

— Штефан мог на мне жениться? — в глазах Натальи блеснули слезы. — Правда?

— Да, — Маренн кивнула и ласково прикоснулась пальцами к ее щеке. — Мне жаль, что этого не произошло. Вот почему я и говорю «дочка». Не только потому, что мне бы так хотелось, это могло случиться на самом деле. Если бы он был жив, — повторила она, вздохнув.

Йохан взял ее за руку, притянул к себе.

— Ты что-то имела против славянок, — сказал негромко, почти на ухо. — А как насчет унтершарфюрера из дивизии «Мертвая голова», который из-за тебя чуть не застрелился? Было такое? И сколько таких унтершарфюреров, если честно? Мне чтобы тоже знать, на всякий случай.

— Кто тебе сказал? — она удивилась.

— Но это неважно. Так было или нет? Где теперь этот унтершарфюрер? Я не удивлюсь, что он давно в Берлине, но уже не унтер и не шар, а штурмбаннфюрер, а может быть, и оберштурмбаннфюрер. И твой любовник. Нет?

— Ну, начинается, — Маренн слегка толкнула его в плечо. — Нет, я не понимаю, — она пожала плечами, — это такая давнишняя история, еще сорок второго года. Тогда был жив Штефан.

— Я в курсе. И этот унтершарфюрер был его дружок.

— И это ты знаешь.

— Знаю. Подробности меня не интересуют. Но хотелось бы выяснить, он до сих пор существует в твоей жизни?

— Ну, как существует? Как многие другие. В последний раз он приезжал в Шарите перед тем, как их направили в Нормандию, весной прошлого года.

— И он тоже ездит в Шарите?

— А куда же ко мне еще приезжать? В Шарите я бываю побольше, чем дома.

— И что? Он твой любовник?

— Нет, ну что ты, Йохан. Он, правда, теперь уже гауптштурмфюрер, у него награды. Но тогда, — она улыбнулась. — Это все молодость, к тому же у него был психический шок после ранения, небольшое расстройство. Вообрази себе, он совсем юнец, в голове у него одни девушки, а что же еще? Ламперт, его зовут Макс Ламперт, о чем ему еще думать, как не о девицах. А где они? Все за пределами госпиталя. А тут хожу я, единственная женщина. Он на меня смотрел, смотрел, ну и, когда я не то, что не заметила, а просто сочла невозможным отвечать на его знаки внимания, он приставил пистолет к виску.

— Это я все знаю. Уже слышал. Единственное, с чем я согласен, так это насчет психического шока, который у него случился, когда он тебя увидел. Это я еще понимаю. А после ресторана что было?

— Ничего. Мы же не вдвоем ходили, а втроем. Штефан тоже с нами был там. Что же, ты считаешь, что я на глазах у сына отправлюсь в постель с его товарищем?

— Надеюсь, что нет.

— Тогда какие еще претензии?

— У меня нет.

— У меня тоже.

— Это насчет славянок?

— Скорцени содрал бы с меня в два раза больше объяснений, и по такому пустяшному поводу тоже.

— Я тоже сдеру, не сомневайся, только не объяснений. Зачем мне твои объяснения? — он обнял ее за талию.

— Скажу, согласна, — она слегка ущипнула его за руку. — Я же родилась в Париже, нас этим не испугаешь. Я даже с большим удовольствием.

— Правда?

— Но придется потрудиться за каждую славянку. И не два раза, побольше.

— Их у меня вообще, можно сказать, не было, но я потружусь, не сомневайся. Все равно. Сколько скажешь. Погоди, — он взглянул на карту. — Курт, сворачивай вправо. Мы довезем их до этой просеки, и там оставим, — он показал Маренн место на карте. — Здесь совсем недалеко до русских позиций, во всяком случае, на настоящий момент, до танкового удара, который планируется. Думаю, час, а то и два у фрейляйн еще будет. Так что она успеет сходить за помощью или как-то дотащить их по одному. Тут совсем недалеко. Это наша полоса наступления. Мы пройдем стороной, чтобы не задеть. Устраивает? — он повернулся к Наталье. Та подняла голову.

— Посмотри, — Маренн наклонилась к ней. — Вот здесь. Мы оставим их здесь, и ты переправишь их к своим. Так, чтобы их быстро нашли. А сама поедешь со мной, я подожду тебя.

— Я не поеду, фрау Ким, я решила, — неожиданно сказала Наталья. — Я не поеду в Берлин. Хотя я очень хочу остаться с вами, для меня теперь даже нет ближе человека, чем вы, только сестра. Хотя и между нами, между мной и ей, очень много недоговоренностей, она знает обо мне и о моей нынешней жизни даже меньше, чем вы, я также мало знаю о ее жизни. По сути, мы не такие уж близкие люди. Только память о родителях — это все, что нас связывает.

— Тогда почему ты не хочешь ехать? — Маренн внимательно посмотрела на нее. — Ты боишься? Я все узнала, ничего страшного тебя не ждет. Ни лагерь, ни тюрьма. Я все сделаю, чтобы тебя приняли хорошо. Это возможно. Служить тебя никто не заставит, ты будешь просто жить с нами, в нашем доме, как член моей маленькой семьи. Вся моя семья — это я и Джилл…

— Меня прошу не исключать, — Йохан улыбнулся, — хотя я член вашей семьи пока что наполовину, так как с фрейляйн Джилл я не знаком. Но зато знаком с фрейляйн Натали, а с ней даже фрейляйн Джилл не знакома, и я подозреваю, не знает о ее существовании.