В 1960–70-х годах феминисток в Австралии, на Кубе, во Франции и ФРГ вдохновляло представление о женщинах коммунистического Китая и Вьетнама как о таким образом освободившихся и получивших силу и власть. После визитов активисток в Китай появлялись важные тексты, например «Половина неба» (La Moitié du Ciel) Клоди Бруайель, опубликованная во Франции в 1973 году. Этот бестселлер, вскоре переведенный на немецкий, испанский и английский языки, получил известность в Европе, Центральной и Латинской Америке. Бруайель подчеркивала, что коммунистки свободны в выражении своих чувств и следовании им, и предрекла, что эти приемы станут мировой феминистской практикой[232]. Глубоко впечатлившаяся этими заявлениями американская активистка Кэрол Ханиш увязывала это с правилом сторонников движения Black power — «говорить обо всем прямо» — и в 1970 году выразила свое отношение в феминистском лозунге: «Личное — это политическое»[233].

Подобные идеи не смещали фокус внимания феминисток с критики общества в целом на чувства индивидуальных активисток. Напротив, эмоции имели ключевое значение для выявления структурного характера угнетения женщин и демонстрировали, почему освобождение необходимо. По мнению участниц Sudsofloppen,

в группах роста самосознания мы в полной мере ощущали то, о чем раньше говорили отвлеченно: в этом обществе невозможно по собственному желанию быть женщиной. Мы поняли, что если сами не возьмемся за переустройство общества, оно в конце концов нас прикончит[234].

В этой главе речь идет о внутреннем, инстинктивном чувстве, лежащем в основе феминистской борьбы, и о политических требованиях нового «чувствования». Лишь недавно чувства стали объектом интереса историков феминизма. Феминизм считали «политикой чувств», связанной с переживанием гнева — сильного чувства, которое приобрело для феминистской деятельности важнейшее значение. Гнев может быть связан с грубыми стереотипами, описывающими активисток, и в ряде случаев оборачивается очень разрушительным, болезненным личным опытом. Но заострять внимание только на гневе неверно: это означало бы упустить из виду столь же важное для феминисток чувство — любовь. Для некоторых главной сферой приложения любви и заботы выступало материнство — доступная исключительно женщинам область эмоциональной привязанности, способная занять центральное место в феминистской деятельности. Для других феминизм предлагал сердечность, дружбу, доверие и страсть между женщинами — ключевые векторы феминистских перемен.

Феминистки и гнев

12 октября 1883 года 21-летняя японка взошла на трибуну в Оцу, чтобы дать волю своему гневу по поводу домашнего заточения японских женщин. Общественное положение Кисиды Тосико (1863–1901) позволяло ей быть услышанной. Семья Кисиды обладала связями, а сама она была приближенной Харуко (Сёкэн) — супруги императора Мэйдзи и одной из ее наставниц. Кисида начала выступать в защиту прав женщин в период Мэйдзи (1868–1912), отмеченный политической нестабильностью. Государство тогда стало отказываться от политики изоляционизма и прежней жесткой иерархии. Это позволяло выступавшим за «модернизацию» фракциям надеяться, что Япония вступает в эпоху перемен.

Кисида говорила о жизни женщин в «ящиках», порожденных предписаниями абсолютного послушания родителям и домашнего затворничества. Воспитывать в таких условиях дочь, по словам Кисиды, — все равно что пытаться выращивать цветы в соли. Эта мрачная метафора выразила силу того гнева, который вызывало у нее подчинение женщин: дочерей, жен и наложниц.

Для властей демарш Кисиды выходил за рамки допустимого. (Содержание ее речи нам известно потому, что его передал полиции информатор.) Кисиду арестовали за недозволенное поведение, и она восемь дней провела в тюрьме. Правительство начало репрессии против критиков власти, и, вопреки надеждам на перемены, японское законодательство после 1890 года лишило женщин всякой возможности участвовать в политике. До 1922 года японкам не позволялось посещать политические собрания, однако и после отмены запрета гнев, с которым мужчины встречали попытки женщин участвовать в общественных делах, бывал велик и иногда перерастал в насилие. Редактора журнала «Сэйто» Ито Ноэ (1895–1923), активно издававшую в 1911–1916 годах феминистские сочинения, после ареста задушил полицейский.

«Цветы в соли» — сильный, горестный образ. Японские феминистки и позже находили не менее яркие метафоры для выражения своего возмущения. Танака Мицу, известная участница движения ūman ribu (от англ. women’s lib[eration]), в августе 1970 года распространила манифест «Освобождение из туалета» (Liberation from the Toilet). Написанный от руки текст, распространенный в Токио на конференции «Женщины Азии против дискриминации», решительно объявлял: женщины низведены до положения сосуда, вроде унитаза, и более не должны удовлетворять сексуальные потребности мужчин. На Танаку влияние оказали Анжела Дэвис и другие авторы, связанные с движением Black Power, и подобно тому, как те объявляли, что «черный — это красиво», Танака попыталась реапроприировать стигматизирующее наименование онна (сексуально активная женщина, которую порицали как шлюху), провозгласив: «онна красива». Она также опиралась на популярные идеи эмансипации полов, высказанные Вильгельмом Райхом, и выдвинула на передний план представление о женском теле как пространстве угнетения и освобождения. По мнению Танаки, феминизм основывается на «истине, изрекаемой вагиной», матка же «таит обиды». Гнев Танаки в связи с тем, что женщины разного возраста ежедневно принимают свою роль как объекта мужского желания, не вылился в рассуждения о женщинах как всегда стремящихся к миру существах. Вместо этого она (сама пережившая сексуальное насилие) организовала место, предназначенное для того, чтобы женщины смогли выразить себя в насилии и выплеснуть гнев «матки, которая мыслит самостоятельно, которая вопит и мстит кровью собственного ребенка»[235].

Инстинктивно возникающее чувство гнева явилось мощным стимулом для активисток, выступающих за освобождение женщин, по всему миру. Спорным оказался тезис о том, может ли насилие быть законной формой феминистского протеста, конкретным средством выражения гнева. В феврале 1972 года Японию потряс скандал: предводительница небольшой террористической группы «Объединенная Красная армия» Нагата Хироко приняла участие в «чистке» собственных рядов, в результате которой погибло двенадцать членов группы. Нагату арестовали, обвинили в убийстве и изобразили в СМИ чудовищем. Случившееся породило в движении ūman ribu дискуссию о рамках политического насилия. Танака Мицу, испытывавшая отвращение к поступкам Нагаты, тем не менее предложила ей свою помощь. Танаку разозлило отношение СМИ к Нагате. При этом к мужчине — лидеру «Объединенной Красной армии» журналисты отнеслись с большей симпатией, признавая его идеологическую мотивацию. Танака рассудила, что женщинам (поскольку все они способны на насилие) следует проявить солидарность с Нагатой — онна, презренной женщиной.

В 1970-х годах в Японии получили большую огласку скандальные случаи, когда матери убивали своих детей. Эта логика привела движение ūman ribu к идее демонстрировать свою солидарность с такими женщинами. Активистки указывали, что отцов, убивающих детей, изображают в менее дурном свете, и объясняли насилие такого рода влиянием социальной системы, удерживающей женщин