– Одри…

Ночь была очень тихой. В лужицах между выщербленными плитками поблескивали звезды. Тишину нарушало только размеренное капанье воды с деревьев.

Огромная волна нежности смыла в моей душе все, кроме Одри. Внезапно рухнули все преграды, которые с того вечера, когда наши жизни столкнулись вновь после пяти долгих лет, сдерживали меня, душили, затыкали мне рот. Я забыл Синтию, свои обещания, все на свете.

– Одри!

Девушка очутилась в моих объятиях, прильнула ко мне, тихонько повторяя мое имя. Темнота облаком окутывала нас. А потом, выскользнув из моих объятий, Одри исчезла.

В моих воспоминаниях о той странной ночи зияют огромные прорехи. С необычайной яркостью припоминаются мелкие инциденты, о каких-то долгих часах я не помню ничего. Что я делал, куда ходил – припомнить не могу. Мне кажется, когда я оглядываюсь назад, что я бродил и бродил до самого утра. Однако когда наступил день, я по-прежнему находился на территории школы. Возможно, я метался кругами, как раненое животное, утратив счет времени.

Внезапно проклюнулась заря – свет мгновенно сменил ночь. Вокруг непроглядная темень, а потом я оглянулся – и уже настал день. Правда, безрадостный, похожий на де кабрьский вечер. Я понял, что очень замерз, устал, измучился.

На душе у меня было под стать погоде – та же хмурь и пасмурность. Совесть можно вроде как прогнать, но она, неотъемлемая часть твоей натуры, все равно вернется. Моя незаметно прокралась обратно вместе с дневным светом. Мне предстояло расплачиваться за выпавший мне час свободы.

За свой эгоизм я расплатился сполна. Я не видел выхода. Ночью меня подстегивало ликование, но теперь наступило утро, мечты уступили фактам. Мне следовало трезво взглянуть в реальное будущее.

Присев на пенек, я зарылся лицом в ладони. Должно быть, я заснул, потому что, когда я опять поднял глаза, день разгорелся ярче. Вся унылость развеялась. Весело синело небо, заливались трелями птицы. Только через полчаса в голове у меня проступили начатки плана. Оценивать свое положение честно и четко, находясь под колдовским очарованием Одри, я не брался.

Та часть души, которая сражалась за верность Синтии, пасовала перед ним. Меня тянуло в Лондон. Там я смогу подумать на свободе, хладнокровно разобраться в ситуации и принять решение.

Развернувшись, я зашагал к вокзалу. Сколько сейчас времени, определить я мог очень приблизительно. Сквозь деревья ярко светило солнце, но на дороге за школьным двором не было видно никаких признаков рабочего дня.

Когда я добрался до станции, пробило половину шестого. Сонный носильщик сообщил мне, что поезд на Лондон, почтовый, будет в шесть.

В Лондоне я оставался два дня, а на третий отправился в Сэнстед повидаться с Одри в последний раз. Я принял решение. Я заметил ее на подъездной дороге неподалеку от ворот. Она обернулась на мои шаги, и когда я увидел ее лицо, то понял, что борьба, о которой я столько передумал, мне только предстоит.

Меня поразил ее вид – лицо бледное, вокруг рта усталые морщинки. Я не мог выговорить ни слова. Что-то душило меня, и снова, как в ту ночь на конюшне, мир и все окружающее уплыли в бесконечную даль.

Молчание нарушила Одри.

– Питер, – почти беззвучно произнесла она.

Мы пошли вместе.

– Ты ездил в Лондон?

– Да. Вернулся сегодня утром. Я ездил туда подумать.

– Я тоже много думала, – кивнула она.

Остановившись, я начал прорывать ногой канавку в мокром гравии. Слова никак не шли с языка. Снова заговорила Одри – быстро, но тускло и безжизненно.

– Давай, Питер, забудем, что случилось. Мы были тогда сами не свои. Я устала, испугалась. Тебе стало меня жалко. У тебя тоже были натянуты нервы. Но все это пустое! Давай забудем!

– Нет, – покачал я головой. – Не в том дело. Я не могу допустить, чтобы ты даже притворялась, будто так считаешь. Я люблю тебя и всегда любил, хотя и не понимал, насколько сильно, пока ты не уехала. Через какое-то время мне показалось, я справился, сумел победить любовь. Что я забыл тебя. Но когда мы встретились здесь, я понял, что ошибся. Я приехал попрощаться с тобой, но буду любить тебя всегда. Это мне наказание за то, каким я был пять лет назад.

– А мне за то, какой была я, – горько рассмеялась она. – Я была маленькой дурочкой, капризным ребенком. Мое наказание больнее твоего, Питер. Тебя не будут терзать мысли, что ты держал в руках счастье двух людей, а потом выбросил его, что у тебя не хватило ума удержать это счастье.

– Именно так я и буду думать. В том, что случилось пять лет назад, виноват я, Одри, и больше никто. Даже когда я терзался, что потерял тебя, я тебя не винил. Нет. Ты заставила меня увидеть себя, каким я был на самом деле. Высокомерный, эгоистичный, несносный тип. Я, и только я, выбросил наше счастье. Ты все выразила в одной фразе в тот первый день. Помнишь, ты сказала – я бывал добр, когда давал себе труд вспоминать о доброте. Тебе не за что упрекать себя. Да, не слишком нам повезло, но вся вина на мне.

На ее бледном личике зажегся румянец.

– Я сказала так только оттого, что боялась себя. Я была ошеломлена, встретив тебя здесь. Я думала, ты ненавидишь меня. У тебя были все причины. И говорил ты со мной, будто ненавидел. Вот я и не хотела показать, что ты много значишь для меня. Я сказала неправду, Питер. Пять лет назад, может, я и думала так, но сейчас – нет. Я повзрослела и стала лучше понимать жизнь. Я слишком многое пережила, у меня не осталось ложных идей. У меня были возможности сравнивать мужчин, и я поняла, Питер, не все они бывают добрыми, даже когда им и случается вспоминать про доброту.

– Одри, – я никогда не мог заставить себя задать этот вопрос раньше, – Шеридан был… был добр к тебе?

Она с минуту молчала, и я решил, что она возмущена.

– Нет! – резко бросила она с силой, поразившей меня. Слово вместило целую историю несчастливого брака. – Нет, – повторила она после паузы, на этот раз помягче. Я понял почему – ведь она говорила о мертвом.

– Я не могу обсуждать его, – поспешно продолжила она. – Наверное, главным образом была виновата я. Я была несчастна из-за того, что он – не ты, и он прекрасно видел, что я несчастна, и ненавидел меня за это. У нас не было ничего общего. Наш брак был чистейшим безумием. Шеридан завоевал меня внезапной атакой. Я никогда не отличалась здравым смыслом, а тогда потеряла и остатки. Я чувствовала себя гораздо счастливее, когда он бросил меня.

– Так он тебя бросил?

– Да. Почти сразу, как только мы добрались до Америки. – Одри засмеялась. – Я говорила тебе, что научилась понимать жизнь. Вот тогда-то я и начала учиться.

Я пришел в ужас. В первый раз я четко себе представил, через что прошла Одри. Когда она рассказывала мне о своей борьбе, в тот вечер у камина, я считал, что началось все после смерти ее мужа и что жизнь с ним в какой-то мере подготовила ее к борьбе. Но Одри была выброшена в жизнь совсем неопытной девчонкой, и это ужаснуло меня. Я ясно понял, что теперь ни за что не решусь совершить то, зачем приехал. Я не смогу отказаться от Одри. Она нуждается во мне. О Синтии я старался не думать.