— Чего бы он ни хотел, у нас договор. И я хочу выполнить свою часть честно, — пресекла я его попытку и дальше рассказывать гнусности о Моцарте. И удивилась тому, что даже не смутилась. Всё же жизнь с Нерыцарем и его двусмысленными намёками давала свои плюсы — меня не вогнали в краску скабрёзности дяди Ильдара и даже его противный липкий взгляд не вызвал мучительного стыда, как было бы раньше.

Чёрт, я взрослею.

— Значит, не хочешь на него шпионить? — легко догадался дядя Ильдар и пожевал губами, словно ему жмут зубы.

— Я хочу правду. И ответы на свои вопросы.

— Так задавай, принцесса. Я с радостью на них отвечу.

— Хорошо, — усмехнулась я, уже предвкушая как они ему не понравятся. — Когда вы рассказывали мне про бандитские разборки, то случайно, не забыли упомянуть, что были лично знакомы с Вадимом Лукьяновым?

— Солнышко, — расплылся он тёплой улыбкой, — я всю жизнь в органах. Борьба с бандитизмом — моя работа. Конечно, мы встречались лично. И не раз.

— Нет, — скривилась я. — Вы знали его задолго до того, как он создал свою банду. Задолго до того, как пришли в прокуратуру. Сорок лет назад, когда в парке стреляли в Марго, сколько вам было? Больше, чем мне?

Он застыл, глядя на меня не моргая. Глубокая складка залегла между бровей, но больше по его лицу ничего не читалось.

— Чуть больше, — наконец, выдохнул он. И от благодушия, с каким он обычно общался с глупенькой послушной девочкой Женечкой Солнышко Мелецкой, не осталось и следа. — Я уже учился на юридическом факультете. Мы познакомились курсе на третьем. Я, Лука, Давыд, Марго…

— Так это Давыд был с вами в парке?! Тот самый Дмитрий Давыдов, что расстрелял беременную жену Моцарта? И которого потом Сергей…

— Сергей! — зло усмехнулся он. — Да, это твой Сергей нафаршировал Давыда свинцом как рождественского гуся яблоками, — кивнул Ильдар Саламович. — Только в его жену стрелял не он, а палач.

— Да какая разница! Это же был палач Давыда! Его приказ, его предупреждение Моцарту. Неужели когда-то вы с этим Давыдом тоже дружили?

— Знаешь, говорят, нет врагов злее, чем бывшие друзья, — отхлебнул он кофе и скривился. Себе он заказал ристретто, самый крепкий, самый бодрящий, «самый итальянский» кофе, как его отрекомендовал бариста. Я кисло посмотрела на свой дамский напиток, бросила сверху несколько крошек круассана, словно проверяя крепко ли взбита пенка, и снова подняла глаза на дядю. Он как раз выдохнул и продолжил: — Дружили — это Лука с Давыдом. Я был так, сбоку припёка. Меня и всерьёз не воспринимали. Терпели, посмеивались, гоняли за выпивкой и сигаретами.

— А потом они поссорились? — предположила я. — Из-за Марго?

— Из-за Марго? — он засмеялся. Его обширный живот заходил ходуном, как у жабы, и подбородки на груди тоже затряслись. — Нет, Марго они никогда не делили. А вот город — да. Особенно когда Давыда переклинило на деньгах. Наркотики — это были большие деньги, а Лука сотрясал своим кодексом как священным писанием: не иметь ни жены, ни семьи, ни имущества. Давыд, в отличие от него, как инок жить не собирался. Но тогда я уже уехал, меня отправили по окончании института работать в другой регион. А когда вернулся, и они стали врагами, и я с ними уже стоял по разные стороны закона. Лука мне не то что руки бы уже не подал, головы в мою сторону не повернул.

Что-то смутило меня в его рассказе. Нет, не правдивость. В то, что это правда — я верила. Какая-то деталь, мелочь, вопрос мелькнул, но я отвлеклась, мысли ушли в другую сторону, и я забыла, что ещё хотела спросить про парк.

— Значит, с моим отцом вы сдружились уже позже?

— Да, мы хоть и учились в одной школе, в детстве не особо общались, а вот уже потом… Как-то прокуратура расследовала одно тухлое дельце, связанное с подделкой предметов искусства, и мы консультировались у твоей мамы. Можно сказать, это благодаря ей мы снова встретились с твоим отцом и тогда уже подружились.

— Жаль, что родители никогда не рассказывали мне эту историю, — снова бросила я несколько крошек в кружку с капучино, вздохнула и вскинула подбородок, чтобы снова посмотреть на него: — Ильдар Саламович, почему вы не помогли папе? Почему допустили, что он влип в эту аферу? Почему…

— Давай я тебе отвечу, милая, — прозвучал голос Моцарта у меня над ухом.

Он коснулся губами моей шеи. Скользнул рукой по талии.

Я умерла.

Потом воскресла.

И снова умерла: на Моцарте были кроссовки, рваные джинсы, белая майка, чёрная кожаная косуха.

А ещё он принёс цветы.

И как по мановению волшебной палочки передо мной поставили коктейль. Чёртову Маргариту. С солью по ободку. Долькой лайма. И двумя обрезанными трубочками.

Кофе, раскрошенный круассан, который к концу разговора с дядей Ильдаром был больше похож на корм для голубей, чем на выпечку, тоже исчезли как по щелчку.

И человек, который только что рассказывал мне, что Моцарт насильник и гад, каких поискать, как-то сильно обесценил свои собственные слова, когда вдруг резко покрылся потом от страха и стал суетливо оглядываться, словно надеясь сбежать.

— Прости, что испортил твоё свидание, — тихо, на ухо сказал мне Моцарт, конечно, с издёвкой. Но я с лёгкостью его простила.

Почему у меня было такое чувство, что он явился меня спасти?

— Твой благочестивый крёстный сам участвовал в этой афере, солнышко. Правда, Ильдар Саламович? — Моцарт что-то показал пальцами бармену и перед нами поставили тарелку с закусками и открыли две бутылки пива. — Я угощаю, — кивнул он дяде Ильдару. — Не стесняйтесь. Для храбрости.

— Сергей Анатольевич, — возмутился тот, — у вас нет никаких оснований обвинять меня…

— У-у-у! — с сожалением протянул Моцарт. Стукнул бутылкой по моему бокалу, чокаясь, и опрокинул её в рот, чтобы сделать пару больших глотков. — У меня как раз есть. И основания, и доказательства. Я бы и дальше оставил вас в счастливом неведении на этот счёт, если бы не устал слушать лапшу, что вы вешаете на уши моей невесте.

У меня сердце остановилось. И упёрлось в рёбра после его слов, не желая идти, как упрямый мул. Моя невеста. И, может, всему виной чёртова Маргарита, которую я всосала полным сечением двух широких трубочек, но мне уже было плевать о чём этот разговор, сейчас я хотела только одного — чтобы он никогда не заканчивался.

Потому что Моцарт поставил свой барный стул так, что я сидела боком между его ног, в кольцн его рук. И никогда в жизни не чувствовала себя такой защищённой.

Пожалуй, расстояние между его рук — были самые безопасные и самые уютные полметра на земле.

Я развернула букет на стойке, чтобы видеть нежнейшего розового оттенка розы. И снова засунула в рот обе трубочки. Если напьюсь и упаду — я знаю чью руки меня поймают.

— Дорогая, напомни, как называлась строительная компания, что кинула твоего отца?