– Правильно понимаешь, Сережа! – согласился Фрунзе. – Для этого и партконференция, чтобы заявить об этой заразе, подумать, как всем миром с нею бороться. Но и чтобы дров не наломать.

На конференции Фрунзе встретился с нужными ему людьми, со всеми поговорил.

Главком Сергей Сергеевич Каменев пообещал в самое ближайшее время дополнительно направить Южному фронту артиллерию и аэропланы. Несмотря на то что мир с Польшей пока еще не заключен, было решено снять с Западного фронта Первую конную армию и передать ее Южному фронту. Правда, прибудет она на место не так скоро, как хотелось бы. Вагонов нет, и она отправится своим ходом. А это более восьмисот верст. Для укрепления командного состава Южного фронта Каменев отдал из резерва в распоряжение Фрунзе двух командующих армиями: Владимира Лазаревича и Августа Корка. Членом Реввоенсовета Южного фронта назначил старого товарища Фрунзе по Туркестану Сергея Ивановича Гусева.

На следующий день после конференции Фрунзе попросил Гусева основательно заняться агитпропом. И тот стал сутками напролет носиться по Москве. В управлении железных дорог выпросил несколько теплушек и приспособил их под передвижную типографию. Для типографии надо было достать печатные станки, шрифты, бумагу. Типографских рабочих в Москве можно было по пальцам пересчитать, они ценились дороже золота. Едва не каждый день Москва украшалась новыми призывами, плакатами. Но Гусев сумел переманить к себе трех типографских рабочих, и теперь уже и они подключились к хлопотам, которыми до сих пор занимался он один.

Фрунзе встретился с известным революционным поэтом Демьяном Бедным и уговорил его отправиться на фронт. Демьян не сразу, но согласился. Московская революционная романтика больше его не прельщала, она казалась ему пресной. Ему хотелось прочувствовать настоящий героизм: под свист пуль и разрывы снарядов сочинять стихи, призывающие бойцов идти в последний и решительный бой. Он и сам представлял себя в таком горячем бою: там, среди огня, у него родятся стихи такой мощи, которые до него еще никто не написал.

Фрунзе едва ли не по-детски был счастлив, что уговорил Демьяна ехать с ним. Благодаря своему обаянию, он где-то добыл купейный вагон и переоборудовал его для Демьяна Бедного в богатое поэтическое гнездышко. Фрунзе верил, что Демьян своими стихами сможет сделать на фронте то, что порой не смогут сделать и десяток агитаторов и пропагандистов. Он верил в боевой порыв красноармейцев, когда они идут в атаку, не пригибаясь, когда враг кажется поверженным еще до того, как они входят с ним в соприкосновение. Это состояние, похожее на наркотическое опьянение. Фрунзе сам несколько раз в боях испытал это чувство.

В последний день партконференции Дзержинский сказал Фрунзе:

– Я так понимаю, вы пока еще не покидаете Москву?

– Да. Еще побуду. Дел – море.

– И все же, выберите время, чтобы зайти ко мне на Лубянку. Поговорим не в суете и без спешки. А возможно, и с пользой.

Фрунзе помнил об этом приглашении, но в своем предельно плотном графике никак не мог отыскать часок-другой. И лишь за день до отъезда, отложив какие-то не самые спешные дела, отправился на Лубянку.

Дзержинский принял его сразу.

В кабинете был еще один человек.

– Познакомьтесь! Вячеслав Рудольфович Менжинский. Начальник Особого отдела ВЧК, – представил его Дзержинский.

Менжинский был уже в летах, но все еще не потерял ни юношеской фигуры, ни быстрого цепкого взгляда. Непокорный чуб на голове, жесткие усы на смуглом лице как бы подчеркивали его колючий характер.

Они поздоровались. Фрунзе назвал себя.

– Вам в ближайшее время все равно предстояло познакомиться, – сказал Дзержинский.

Фрунзе вопросительно взглянул на Дзержинского.

– Вячеслав Рудольфович в ближайшее время выезжает на Украину для ведения там борьбы с националистическим подпольем, – пояснил Дзержинский.

Фрунзе, живущий в ритме постоянной нехватки времени, тут же предложил расположить свою службу в Харькове, при штабе Южного фронта.

– Ну, Михаил Васильевич! Ну так же нельзя! – укоризненно сказал ему Дзаржинский. – Вы выхватываете у меня слова. Это я подумал предложить вам ввести Вячеслава Рудольфовича в состав руководства фронтом.

– Значит, эта мысль уже витала в воздухе, – обезоруживающе улыбнулся Фрунзе, и при этом подумал, какой это счастливый случай. Или перст судьбы. Или невероятное везение. И уже, невзирая на Дзержинского, он продолжил, обращаясь непосредственно к Менжинскому: – Дорогой товарищ! Вы мне не просто нужны! Вы мне необходимы! Я должен постоянно знать, что представляют собой вражеские тылы. Это вполне смыкается с вашими служебными интересами.

– Ну, это не совсем так. Вернее, совсем не так, – возразил Менжинский. – Одно дело – выявление подпольных групп, и иное – кропотливая работа среди белогвардейских офицеров.

– Но ведь это же не идет в разрез с вашими интересами. Понимаете, мне нужна первоклассная разведка, и тогда я не стану распылять свои силы, которых и так, к сожалению, не хватает, – горячо настаивал Фрунзе. – Я тут проанализировал некоторые операции на южном направлении. Была бы хорошая разведка, многих неудач можно было избежать. И, соответственно, потерь.

– А вы меня не убеждайте в пользе разведки, – улыбнулся Менжинский. – Один пример. Тому, что Добровольческая армия не дошла до Москвы, во многом способствовала работа наших разведчиков. Точнее даже, всего лишь одного из них.

Вошел Герсон, поставил на маленький столик в углу кабинета чашки с чаем и большую тарелку с горкой бубликов.

– Прошу к столу! – пригласил Дзержинский. – Как говорят у вас, чем богаты…

Они уселись за столик, захрустели бубликами.

– Ну, продолжайте, – попросил Менжинского Фрунзе.

– О чем мы говорили? Ах, да, о разведке.

– О разведчике, – напомнил Фрунзе.

– Вы что-нибудь слышали о Кольцове? О Павле Андреевиче Кольцове?

– Не припоминаю, – откровенно сознался Фрунзе.

– Я просто хотел привести пример, каких успехов может добиться один-единственный разведчик, – сказал Менжинский. – Но лучше меня о работе Павла Кольцова может рассказать Феликс Эдмундович. Он знает все это не понаслышке.

Дзержинский, однако, медлил. Он словно собирался с мыслями, хотя довольно часто рассказывал об этой уникальной по своим результатам операции одного из первых советских разведчиков. Дзержинский гордился и самим Кольцовым и этой операцией, но вовсе не потому, что и сам был до некоторой степени ко всему этому причастен. Просто здесь все так сошлось благодаря случаю, а также уму, точному расчету, находчивости и смелости всего лишь одного человека. Результаты превзошли все самые смелые надежды.

Это был хрестоматийный случай, готовый пример для учебника разведшколы.