С Крымом все получилось еще более феерично — ценой этого «успеха» стало превращение РФ в страну-изгой и экономический кризис (надеюсь, смертельный для правящего режима). Донбасская авантюра поставила Кремль перед необходимостью вести совершенно бесперспективную, пусть и вялотекущую, войну с Украиной. Бонусом — необходимость кормить 1,5–2 миллиона аборигенов, тихо ненавидящих Россию, которая развязала в Донбассе войну, а потом ее заморозила. Украинский кризис привел уже к очень чувствительным издержкам. Почти полный разрыв экономических отношений с соседней страной стоил России потери нескольких миллиардов долларов ежегодно. Плюс как минимум два миллиарда баксов уходит на финансирование криминальных анклавов ДНР и ЛНР.

Зачем Путин сунулся в Сирию, не может толком объяснить никто, даже он сам. Сколько денег было ввалено в режим Асада, точно сказать невозможно, оценки пляшут в диапазоне $2,5–6 млрд. Упаси господи от окончательной победы в Сирии! Эксперты оценивали стоимость восстановления этой страны в $150–170 млрд. Кто победил — тот и должен восстанавливать. После окончания Второй мировой войны американцы восстанавливали Японию и Западную Европу, Советский Союз — Восточную. Или вы думаете, что РФ разбомбит Сирию в пыль и с триумфом оттуда уйдет? Да-да, в Афганистане примерно так и получилось. Итог: 15 тысяч убитых советских солдат и миллиарды, потерянные в виде инвестиций в экономику этой страны.

Теперь представьте на минуточку, что РФ ввязалась в большую войну с Украиной и каким-то чудом победила. Хотя, даже в качестве чуда, я это представить не могу. Маленькую Чечню Москва «побеждала» ровно 15 лет. В результате этой блестящей «победы» режим генерала Дудаева в Ичкерии сменил режим генерала Кадырова-младшего, республика была окончательно зачищена от русскоязычного населения, но она как была криминальным анклавом, сосущим российский бюджет, так им и осталась.

Но я сейчас о другом: чтобы подавить вооруженное сопротивление в миллионной Чечне в ходе второй войны, потребовались 10-летние усилия 100-тысячной группировки войск. Сколько же сил и времени (о деньгах и человеческих потерях вообще молчу) может потребоваться для «победы» над Украиной, население которой вовсе не пылает братской любовью к восточному соседу и танки «освободителей» будет забрасывать не цветами, а «коктейлями Молотова»? Вывод очевиден: чем скорее война в Донбассе будет проиграна, тем лучше будет и местному населению, и населению России.

Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Вся история «новой» России — это не имеющая аналогов масштабная попытка втиснуть развитое индустриальное общество в рамки феодального уклада. Кто сказал, что невозможно вернуться в прошлое? Это не только возможно, но и абсолютно неизбежно, если общество сознательно выбирает путь регресса, отказываясь от движения вперед. Точнее, общество в целом ничего не выбирает, тем более рационально, а лишь следует выбору элиты, которая выбирает путь в прошлое совершенно сознательно, преследуя свой узкоклассовый эгоистический интерес.

Ранее я уже говорил, что правящий класс всегда действует исключительно в собственных интересах, а его интерес всегда один — присваивать себе как можно большую часть общественного продукта и при этом не допускать изменения выгодного для себя статус-кво. То есть всякая элита, добившись для себя исключительного положения в вопросе распоряжения ресурсами, самым естественным образом станет проводить консервативную политику. Однако диалектическое противоречие заключается в том, что присваивать много и наращивать объемы присваиваемого общественного продукта господствующий класс может, только если общество обладает высокопродуктивным хозяйством. А чтобы продуктивность его повышалась, необходимо следовать логике развития. Закосневшее общество неизбежно проигрывает соперничество с более динамично развивающимися социальными системами, и элита теряет вообще все.

Поэтому столь же естественно для правящего класса и стремление к модернизму с целью получения конкурентного преимущества в противоборстве с внешними соперниками. Длительный регресс или даже просто остановка в развитии общества невозможны — в первую очередь это ослабляет элиту, делая ее неспособной отвечать на внешние вызовы. Но могут возникать ситуации, когда элита становится не заинтересована в социальном прогрессе. Например, в случае изолированной популяции — дикие племена Амазонии или Океании прекрасно обходятся без прогресса уже тысячи лет и сохраняют свою жизнеспособность (правда, лишь до тех пор, пока ареал их обитания не заинтересует белого человека).

Другая ситуация, при которой правящий класс начинает яростно противиться социальному генезису, характерна для общества, переживающего формационное перерождение, то есть переход, например, от аграрного уклада к индустриальному. Военно-феодальная аристократия не имеет ни малейшего шанса вписаться в капитализм, которому не нужны ни рыцарские армии, ни крепостные крестьяне. Новая формация нуждается в массовых армиях и свободных пролетариях, поэтому старая элита, пытаясь продлить свое существование, будет изо всех сил стараться законсервировать феодальную систему общественных отношений и систему управления. Такого рода формационный консерватизм был свойствен русскому правящему классу весь период стагнации империи 1815–1917 гг., несмотря на всю его европеизированность. Это привело к революции и полному уничтожению правящего класса. Если бы в 1917 г. старой элите удалось сохранить свое господство в результате победы контрреволюции, через некоторое время, столкнувшись с внешним вызовом, погибла бы социальная система в целом.

Подобного рода механизм имеет и консерватизм компрадорского типа, когда туземная элита сопротивляется деколонизации, поскольку оказание управленческих услуг метрополии дает ей больше благ, чем готово предоставлять элите освободившееся от колониальной зависимости общество. Причем говорить в данном случае о национальном предательстве элиты бессмысленно. Еще раз повторю: интересы правящего класса ВСЕГДА в приоритете для элиты вне зависимости от внутренней и внешней политической ситуации. Образно говоря, своя рубаха ближе к телу. Просто иногда интересы элиты и общества совпадают (пусть не во всем, но в целом), а иногда входят в жесткое противоречие. Принять в этом конфликте сторону общества (народа) означает для всякого элитария предательство своего класса, что влечет немедленное исторжение из правящего слоя. Так что для представителя элиты в ходе острого социального конфликта вопрос, пафосно выражаясь, стоит так: предать свою семью или свою нацию. Практика, которая, как известно, есть единственный критерий истины, показывает, что в подавляющем большинстве случаев интересы своего ближнего круга (семьи, социальной группы) для представителя верхов превалируют над интересами дальнего круга (этнической общности, нации).

Да, в случае революционной ситуации всегда возникает раскол элит, но оба лагеря, и консерваторы, и модернисты, соперничают за власть, и только за власть, то есть за доступ к ресурсам, а вовсе не за абстрактные идеалы. Дедушка Ленин выразился по этому поводу предельно четко: «Коренной вопрос всякой революции есть вопрос о власти в государстве». Власть — единственный трофей, которого добиваются революционеры. Власть — вот что защищают от посягательств контрэлиты, господствующие элитарии, ибо, потеряв власть, они рискуют потерять все — социальный статус, свободу, собственность и даже жизнь.