Затем дождь хлынул так, как Ниргал не видывал прежде: он лил стеной, грохотал, громко хлестал по внезапно расширившимся лужам и ручьям, все взрывалось миллионами маленьких белых капель, и целый мир снаружи их павильона оказался размыт падающей водой, превратившись в единую смесь зеленых и бурых оттенков.

Майя усмехнулась:

– Как будто на нас проливается целый океан!

– Столько воды! – воскликнул Ниргал.

Премьер-министр пожала плечами:

– Такое случается каждый день в сезон дождей. Сейчас дождя выпадает еще больше, чем раньше, хотя и тогда было немало.

Ниргал тряхнул головой и почувствовал, что у него стучит в висках. Во влажном воздухе было больно дышать. Ему казалось, будто он тонет.

Премьер-министр что-то им объясняла, но Ниргал едва ее слушал: так у него болела голова. Любой участник движения за независимость мог устроиться на работу в филиале «Праксиса», и в первый год работы такие участники строили центры спасения. Процедура омоложения являлась обязательной при поступлении каждого работника и проходила в нововыстроенных центрах. При этом можно было поставить имплантаты для ограничения рождаемости – с возможностью потом их удалить либо оставить на постоянной основе, и многие ставили их, чтобы внести вклад в общее дело.

– Детей потом заведем, время еще будет.

Но люди хотели здесь работать – желающими были почти все. «Армскору» пришлось объявить те же условия для сотрудников, что и в «Праксисе», чтобы сохранить людей, поэтому не было большой разницы, на какую организацию работать: на Тринидаде все было одинаково. Только что прошедшие процедуру выходили и строили новые дома, занимались сельским хозяйством или производили медицинское оборудование. Тринидад процветал перед наводнением, совместив в себе крупные запасы нефти и инвестиции наднационалов в «гнездо». Постепенно, в годы, следовавшие за прибытием непрошеных наднационалов, здесь сложилась традиция, благодаря которой сформировалась основа сопротивления. Теперь же у них развивалась целая инфраструктура, связанная с процедурой омоложения. Их положение вселяло надежду. Каждый лагерь вокруг центров спасения вмещал в себя кандидатов на прохождение лечения, которые сами и отстраивали свой лагерь. Разумеется, люди были готовы защищать подобные места. Если бы даже «Армскор» захотел завладеть этими лагерями, его силам безопасности было бы крайне трудно их взять. А если бы удалось, это принесло бы захватчикам мало пользы, ведь у тринидадцев уже было все для лечения. Поэтому «Армскор» мог лишь попытаться прибегнуть к геноциду, если бы захотел, а в остальном возможностей вернуть контроль над ситуацией у него было не много.

– Остров просто ушел от них, – заключила премьер-министр. – И ни одна армия не может это изменить. Это конец экономической касты – и вообще самого этого понятия. Это нечто новое, вклад дугла в историю, как вы сказали в своей речи. Как маленький Марс. Поэтому, когда вы здесь, видите нас, вы, внук нашего острова, вы, кто многому научил нас в своем прекрасном новом мире, – для нас это нечто особенное. Истинный праздник. – Она лучезарно улыбнулась.

– А кто тот мужчина, который там выступал?

– О, это Джеймс.

Дождь вдруг прекратился. Показалось солнце, отовсюду начал подниматься пар. Среди его белизны по коже Ниргала покатился пот. Он никак не мог перевести дух. Белый пар, черные плывущие точки.

– Кажется, мне лучше прилечь.

– О да, да, конечно. Должно быть, вы совершенно истощены. Пройдемте с нами.

Его отвели в небольшой флигель, в светлую комнату из бамбуковых досок, где не было ничего, кроме матраца на полу.

– Боюсь, матрац вам будет коротковат.

– Неважно.

Его оставили одного. Что-то в этой комнате напоминало ему интерьер домика Хироко в роще на берегу озера в Зиготе. Не только бамбук, но и размер и форма комнаты – и что-то неуловимое, может быть, вплывающий внутрь зеленый свет. Присутствие Хироко ощущалось так сильно и неожиданно, что, когда все остальные покинули комнату, Ниргал рухнул на матрац, свесив ноги с края, и заплакал в полном смятении чувств. У него болело все тело, но сильнее всего – голова. Затем он перестал плакать и погрузился в глубокий сон.

Он проснулся в маленькой темной комнате, где пахло зеленью. Он не мог вспомнить, где находился. А когда перекатился на спину, в голове вспыхнуло: Земля. Услышал шепот – и сел, испуганный. Приглушенный смех. Его схватили и прижали к матрацу чьи-то руки – но они принадлежали кому-то из друзей, он это сразу почувствовал.

– Тс-с! – произнес кто-то и поцеловал его.

Еще кто-то возился с его ремнем и пуговицами. Женщины, две, три… нет, две, обильно надушенные жасмином и чем-то еще, с двумя запахами духов, обе горячие. С потной, лоснящейся кожей. Кровь стучала у него в висках. Такое случалось с ним всего раз или два, когда он был моложе и новые крытые каньоны казались новыми мирами, а новые девушки хотели забеременеть или поразвлечься. После месяцев воздержания во время перелета стискивать женские прелести, целовать и получать поцелуи казалось ему раем, и первоначальный страх растаял под натиском рук, губ, грудей и переплетенных ножек.

– Сестрица Земля, – выдохнул он.

Откуда-то издалека доносилась музыка – пианино, стальные барабаны и таблы, – почти заглушаемая звуками ветра, гуляющего в бамбуке. Одна из женщин сидела на нем сверху, прижав его к матрацу, и ощущение ее ребер, скользящих под его руками, было незабываемым. Не разрывая поцелуя, он вошел в нее. В голове у него все еще больно стучало.

В следующий раз он проснулся взопревший и голый на матраце. По-прежнему было темно. Он оделся, вышел из комнаты и, пройдя по темному коридору, оказался на закрытом портике. Там тоже царил мрак – он проспал весь день. Майя, Мишель и Сакс сидели за столом с большой группой людей. Ниргал заверил их, что не голоден, хотя на самом деле было совсем наоборот.

Он подсел к ним. Там, в недостроенном, влажном лагере, они сидели на кухне под открытым небом. Перед ними в сумраке светился желтым костер, играя узорами на их темных лицах и отражаясь в ярких белках глаз и на зубах. Все сидевшие за столом смотрели на Ниргала. Несколько девушек улыбались, их волосы блестели, словно головные уборы из драгоценных камней, и на мгновение Ниргал испугался, что от него несет запахами секса и духов, но в дыме от костра и ароматах дымящихся, приправленных специями блюд на столе, это не могло быть заметным: в таком буйстве запахов нельзя было вычислить источник ни одного из них. И все же обонятельная система взрывалась при виде еды, горячей и пряной, с карри и кайенским перцем, кусками рыбы и рисом, овощами, обжигающими губы и горло, так что, немного поев, следующие полчаса он провел, морщась, втягивая запахи через нос и выпивая воду стаканами, чувствуя, как у него горит голова. Кто-то дал ему дольку засахаренного апельсина, и та слегка остудила ему горло. Он съел несколько горько-сладких долек.

Когда трапеза завершилась, они прибрали стол вместе, как в Зиготе или Хираньягарбхе. Снаружи танцующие начали кружить вокруг костра, одетые в сюрреалистические карнавальные костюмы и маски в виде голов зверей и демонов, точно как во время Fassnacht в Никосии. Правда, здесь маски были более тяжелыми и странными: демоны с множеством глаз и большими зубами, слоны, богини. Деревья чернели на фоне неясной черноты неба с крупными мерцающими звездами, а ветви и листья вверху были то зелеными, то черными, то снова зелеными, а затем окрашивались огнем, когда языки пламени поднимались выше, словно следуя ритму танца. Низенькая девушка с шестью руками, каждая из которых двигалась в танце, подошла к Ниргалу и Майе сзади.