– Разомкнем. Что ему за изнасилование полагается? Клизма? На этом и сломаем…

– Зачем так грубо? – спросила Рита.

– А работа у нас такая, грубая, – развел руками Круча.

– Но ведь можно мягче. И хитрей… Порываев не знает, что я из милиции. Надо будет сказать ему, что я заявление забрала, и отпустить. А потом мы с ним как-нибудь случайно встретимся. А там слово за слово, шарик за ролик… Уверена, что смогу его раскрутить…

– А он точно не знает, что ты из милиции? – заинтересованно посмотрел на Риту Комов.

– Нет. Косыгин его начисто вчера выключил. В себя он уже в машине пришел, когда его в отдел везли. Меня там не было, и при оформлении тоже. И Юра ему ничего не говорил. Правда, Юра?

Косыгин мог бы сказать, что Порываев действительно не понял, какую структуру представляет Рита. Но ему вовсе не хотелось, чтобы его супругу использовали в качестве подсадной утки. Не для того она шла в уголовный розыск, чтобы крутить хвостом перед всякими ублюдками…

– Не правда. Я разговаривал с ним, сказал, что Рита капитан милиции. И причем – при исполнении. Сказал, что десять лет строгого режима ему обеспечено…

– Это ты зря, – с упреком посмотрел на него Кулик.

– Не зря! Рита моя жена, и я не позволю, чтобы она заигрывала со всякой нечистью…

– Это твое право, Юра, и никто его у тебя не отнимает, – кивнул Степан. – А то, что ты Риту засветил, это действительно зря. Если адвокат Порываева узнает, что Рита служит у нас, попытку изнасилования он разрушит в два счета, поверь мне…

– Верю, – сокрушенно кивнул Косыгин.

– Ну да ладно, сказал так сказал. В любом случае вы с Ритой с заданием справились. А с Порываевым мы разберемся…

– Не говорил я ему ничего про Риту, – уныло изрек Юрий. – Не знает он, что Рита у нас служит…

– Не знает, и хорошо. Значит, легче разбираться будет, – сказал Круча. – Но пока его трогать не будем. Пусть пока сидит, преет…

– Что делает? – встрепенулся Комов.

– Преет. А что? – удивленно посмотрел на него начальник ОВД.

– Преет навоз в куче… За навоз надо бы с него спросить, вдруг его работа?

– Спросим, – кивнул Круча. – За все спросим. А пока продолжаем собирать информацию на него и его друга. Работаем плотно, со всей ответственностью… Но без применения нашего секретного оружия, – поощрительно улыбнулся он, глянув на Риту, а затем на ее мужа.

Конечно же, он понимал, что Юрию будет больно, если его супруга станет порхать подсадной уткой вокруг всяких деклассированных личностей. Да и не будет она порхать…

* * *

Олега Самогорова хоронили в «сенаторском» гробу из лакированного красного дерева.

– И этот как живой, – тихонько сказал Комов, глядя, как дорогую домовину опускают на специальный подиум из нержавеющей стали.

Все та же VIP-зона Битовского кладбища, все та же важная публика, что провожала в последний путь Загорцева и Скоробогатова. Скорбные лица, тревожное молчание. Степан нутром ощущал волны страха, излучаемые толпой. Друзья покойного остро переживали за себя, их родные боялись за них. Никто не хотел умирать, никто не желал быть следующим в списке после Самогорова. На Кручу и Комова, вкравшихся в массу провожающих, никто не обращал внимания. Не до них.

– Как живой, – кивнул Степан. – Но никогда уже не поднимется…

Самогоров действительно выглядел хорошо. Было видно, что похоронные стилисты и в этот раз превзошли себя. При аварии лицо покойника сильно пострадало, но все кожные дефекты были тщательно заретушированы.

– Только вниз, – согласился Федот.

Но оба они слегка ошиблись. Гроб остался на месте, а тело вдруг приподнялось из него. Это сработал специальный лифтовый механизм, вмонтированный в домовину. Хоть ненамного, но Самогоров поднялся над землей. Верней, его тело…

– А ракетный двигатель поставить забыли, – шепотом заметил Комов. – Чтобы в могилу сам, по баллистической траектории…

– Откуда ты знаешь, может, и есть такой двигатель.

– А даже если нет, все равно дорого. Такие деньги в землю зарывают…

– Такие деньги не считают…

Степан и Федот вышли из толпы, встали за пределами оградки, выкупленной Самогоровыми для фамильного захоронения. Теперь они могли говорить громче и закурить.

– А это как сказать… Мне тут однажды историю рассказали. Знаешь, сколько такой гроб стоит? Тысяч двадцать зеленью. И куда это все, в землю? А как бы не так. Кладбищенские сторожа – народ ушлый: ночью выкопают гроб, разгрузят его и в похоронное агентство. Там у них такой гроб штуки за две возьмут… Я в месяц столько не зарабатываю. А они за ночь… Был такой случай, рассказывали… Правда, на другом кладбище.

– Ты грозился здесь ночью поработать, свидетелей опросить. По факту гибели гражданки Сечкиной.

Личность незаконно похороненной девушки была установлена по отпечаткам ее пальцев, образцы которых находились в централизованной картотеке. Год назад она привлекалась к уголовной ответственности за хранение наркотиков, это и помогло вывести ее из разряда неопознанных трупов. Но на этом расследование и заглохло.

– Чур, тебя, Степаныч, с твоим черным юмором!

– Черный юмор в хранилище невостребованных трупов. А в материалах уголовного дела – чистое белое поле. Непорядок, товарищ майор.

– Так она из Самары, а здесь, в Битове, ее никто никогда не видел. Как она здесь появилась, зачем?.. Не из Самары же ее сюда везли.

– Дебаты со своими подчиненными разводить будешь. А мне результат давай.

– Будет результат, – неуверенно сказал Комов.

– Если не будет, точно сюда отправлю, свидетелей по могилам опрашивать…

– Начали за здравие… – поджав губы, вознес глаза Федот.

– Какое здравие, здесь сплошной заупокой… Смотри, в этом секторе шесть наделов. И одна половина из них уже освоена. Если освоят вторую половину, нам придется самим где-нибудь рядом место искать…

– Давай без ужасов, Степаныч, – наигранно поежился Комов. – Я натура нежная, очень впечатлительная… И рано мне в гроб. Ой, страх-то какой, что сказал…

– Вот стой здесь и бойся, – усмехнулся Степан, глядя, как от толпы провожающих отделяется Анжела Скоробогатова. – А мне с человеком поговорить надо…

Наиболее важной причиной, по которой он оказался сегодня на кладбище, была возможность как бы невзначай пересечься с этой женщиной. Погост – это место, где здравомыслящий человек априори далек от точки душевного равновесия. На кладбище он особенно чутко соотносит действительность со смертью и с тем, что к ней ведет.

Степан и не рассчитывал, что Анжела оставит церемонию до того, как тело предадут земле. Но именно так она и поступила. Не думал он, что женщина будет возвращаться с кладбища одна. Так оказалось, она молча шла в сопровождении статного мужчины лет сорока. Он был весь в черном. Высокий, худощавый, холеный, с модной прической и бородкой – он чем-то был похож на покойного Загорцева. Нет, не чертами лица, а плавными изгибами жесткого мужского обаяния. Он что-то говорил Анжеле, но женщина вяло внимала ему. Казалось, этот мужчина совершенно не волновал ее. Но при этом его соседство ее ничуть не раздражало.