В воздухе послышался низкий басовитый звук. Звук раздался не то под землей, не то в небесах, но отозвался весь воздух, завибрировал, а потом звук медленно истаял, словно уходящая в песок волна.

Я насторожился, еще не поняв, в чем дело. Сверкающая на солнце глыба серебра исчезла вместе с конем, что ее нес на спине. Бернард тоже помрачнел, конь под ним рванулся вперед. Я слышал, как сзади заскрипели седла под Рудольфом и Асмером, я уже узнаю по характерному скрипу, когда снимают с крючьев топоры, достают из-за спин щиты.

Конь меня еще не понимал с полуслова, но со второго пинка затрусил по тропке. Заросли расступились, я почти на галопе выметнулся на широкую поляну. Могучие деревья стояли ровным строем, как гвардейцы, оттесйяющие толпу простолюдинов, мечтающих прорваться на военный парад перед Мавзолеем. Посреди идеально круглой, словно обведенной циркулем поляны поднимался довольно высокий домик с остроконечной черепичной крышей. Из трубы шел дым. Рядом с ней, в огромном гнезде из прутьев, длинная сутулая птица, стоя на одной ноге, с неодобрением рассматривала нас, непрошеных гостей.

Ланзерот уже соскочил на землю с мечом в руке, его голова в шлеме с опущенным забралом поворачивалась из стороны в сторону, словно башня с радаром. Бернард настороженно осматривался с высоты седла. Я сам чувствовал себя не в своей тарелке. Домик в густом лесу, но даже не огорожен забором, звери могут влезть ночью в окна, странно широкие... Да и дверь не выглядит прочной. Хуже того, вокруг дома до странности высокая сочная трава, ни один стебелек не примят, откуда же хозяин берет хотя бы дрова, не говоря уже о пропитании...

Повозка остановилась на краю поляны. Асмер взял в руки лук, из повозки выглянула принцесса: арбалет взведен, на лице – испуг и решительность.

Я подъехал к самому крыльцу, слез, по ногам пробежали мурашки. Не оглядываясь, толкнул дверь. Ни сеней, ни холла, ни прихожей с ковриком, о который надо обязательно пошаркать ногами. Я сразу очутился в просторной, жарко натопленной комнате.

У очага, протянув руки к огню, сидел высокий сутулый человек в дорожном плаще и с капюшоном на голове. Отсветы багрового пламени играли по лицу, делая его еще острее, чем оно на самом деле. Я увидел запавшие внимательные глаза, выступающие скулы, сухой волевой рот. Нижняя челюсть выступала вперед, но не так вызывающе, как у Ланзерота. Упрямо, с достоинством, но не вызывала желания двинуть кулаком.

– Доброго здоровья, – сказал я вежливо. – Принимаете путников?

Он коротко усмехнулся.

– Я не хозяин. Тоже... как и вы. Зашел, тут пусто. Присел погреться, а тут вы... Честно говоря, я не очень люблю вооруженных людей. Не то что боюсь мечей или топоров, просто полагаю, что оружием ничего не докажешь. Садись вон на лавку, если хочешь. Или возьми стул.

Я ощутил симпатию. У встречного было некрасивое лицо, но, как бы сказали, честное, искреннее, исполненное открытости. Такой же прямой взгляд выдает человека, который умеет отстаивать свои взгляды.

– Трудно прожить без оружия, – заметил я. Он кивнул.

– Но я... всего лишь проповедник. Я просто не хочу брать в руки оружие. Ибо тогда победу одерживает не правый, а тот, кто лучше владеет мечом или топором.

Я подсел ближе, от огня вкусно пахло березовыми дровами, древесной смолой. На миг почудилось, что от незнакомца пахнет смолой и серой, но когда скосил глаза и увидел суровое сосредоточенное лицо, стало неловко.

– Увы, это верно, – сказал я. – Но как хочется решить иную проблему одним ударом. Еще и распишут как гениальное решение! Один меднолобый, когда не смог развязать сложный узел, попросту разрубил его мечом. И это, как бы сказали в моем... моей деревне, силовое решение прославили в веках!

Он повернул голову, некоторое время всматривался в меня с непонятным интересом. Глаза блеснули, как осколки слюды. На миг мне стало неприятно, словно я смотрел в лицо высокотехнологичного киборга.

– Ты очень странный человек, – сказал незнакомец. – Даже очень. Как ты оказался с этими меднолобыми? Ты послушай их!

Со двора, как мерный шум неумолкающего прибоя, доносились сильные грубые голоса. Бернард покрикивал, похожий на сержанта-контрактника, ему отвечали так же грубо, с солеными шуточками, Ланзерот уже расседлывал коня, Асмер и священник распрягали волов. Один вол наступил Асмеру на ногу, и Асмер, не стесняясь в выражениях, рассказывал волу всю его родословную.

Принцесса тщательно вытирала сухой тряпкой бока своей лошадки. Ее вели среди запасных лошадей, но принцесса ухаживала за ней сама. Она слышала их всех – и не слышала, как не слышим постоянный шум прибоя и уже отвыкаем слышать неумолчный рев и грохот со стороны забитого автомобилями шоссе.

– Слышу, – ответил я. – Что делать... Это их мир. Хотя я понимал, что этот человек не может быть из моего мира, но я чувствовал себя с ним свободно, раскованно. Незнакомец наклонил голову. Мне почудилось, что его фигура, и особенно лицо, на кратчайшее мгновение изменились, словно переплавились в другую форму, на долю пикосекунды на меня взглянуло совсем другое лицо, но тут же все вернулось, человек усталыми глазами смотрел в огонь, узкие ладони слегка подрагивали, жадно ловя тепло.

– Не люблю меднолобых, – сказал он зло. – Не люблю! Человек должен жить умом, понимаешь? В этом и есть его предначертание. Или, скажем иначе, Высшая Цель. Только животные бросаются бездумно на помощь своему собрату, но человек выше животного, на него возложено намного больше, и он просто обязан сперва подумать: а так ли уж прав мой собрат? Скажи, Дик, только ответь честно, разве это справедливо, что, когда твой соотечественник незаслуженно оскорбит и унизит человека другого племени, ты все равно на стороне «своего»?

Я подумал, сказал неуверенно:

– Ну, это не совсем так. Я стараюсь быть объективным.

– Но это ты, – воскликнул незнакомец. – Да и то – только стараешься! А вот абсолютное большинство твоих соотечественников даже не задумывается. Для них главное: свой или чужой. А кто прав – неважно.

Я поморщился, каждое слово бьет в цель.

– Мы всего лишь грешные люди, – ответил я угрюмо. – Но мы стараемся стать лучше. Незнакомец воскликнул:

– Так я это же проповедую! Если люди начнут жить умом, то прекратится эта нелепость, когда человек поступает якобы по зову сердца или по долгу души, а на самом деле громоздит одну глупость на другую. Подумай над этим!

За окном раздались сильные грубые голоса. Я обернулся, к двери подходили Бернард и Ланзерот, за ними двигался с двумя седлами на плечах Рудольф.

– Не люблю, – повторил за спиной голос. Он напомнил мне моего любимого преподавателя, тот военных просто ненавидел, не выносил. – Уж извини, Дик...

Все трое ввалились, блестящие, как тюлени. Бернард горстями стряхнул воду с волос, сказал одобрительно:

– Огонь? Молодец, Дик! Быстро ты его разжег. Это как раз то, что нам надо.

– Это не я, – ответил я и начал поворачиваться, – это...