– Спасибо тебе, Давид. Я понимаю, что твой выбор является последовательным по отношению к тому, что мы делали по сегодняшний день. Я не одобряю этот выбор, но уважаю его.

В то время как Нускс’ия, в свою очередь, прощается с товарищами, Давид подходит к Авроре и шепчет ей на ухо:

– Думаю, я ошибался, мы не знали друг друга в прежней жизни, мы не из одной семьи, нам нечего делать вместе, но, поскольку я ухожу, могу тебе сказать, теперь, когда я уезжаю и это больше не имеет значения, что…

Он останавливается.

– Что?

– …я всегда был в тебя влюблен.

Она поднимает брови:

– И ты это говоришь мне только сейчас?

– Я думал, что давал тебе это понять раньше, но теперь наши дороги окончательно расходятся, и поэтому я хотел просто сказать тебе эти слова.

Молодой человек свистит, и Эмма 109, которая ждала его сигнала, собирает всех своих 253 сестер в ангаре Микроленда-2 и дает им знак, как можно лучше разместиться кузове грузовичка.

– А теперь куда мы отправимся? – спрашивает она своим тонким голоском.

– Важно не место, а то, что мы там совершим.

Тогда Эмма 109 неожиданно берет руку Давида и складывает ему фаланги пальцев, как будто бы она хотела пожать эту огромную руку. Потом делает то же самое с рукой Нускс’ии.

Она смотрит на них и, сделав усилие, подмигивает им.

– Я представляю себе, как вы рискуете, спасая нас. Постараюсь не обмануть ваших ожиданий, а однажды, возможно, отблагодарить вас, – растроганно заявляет она.

62.

Я вспоминаю.

После того как они уничтожили первых людей, мини-люди начали изобретать легенды и мифы, чтобы легитимировать свое поведение по отношению к своим создателям.

Во всех этих рассказах обнаруживалась одна идея: гиганты злоупотребили своей властью, и они сами были виноваты в своем уничтожении.

63.

Президент Франции Друэн находится в окружении трех обнаженных молодых женщин, которые осыпают его поцелуями, но он остается безразличным к их ласкам.

Сколько мне лет? Мой отец говорил, что мужчине столько же лет, сколько самой молодой его любовнице. Тогда мне, по всей видимости, 19 лет? Или же мне нужно ждать, пока Жерар Сальдмен один за другим не заменит мои изношенные органы на новые, чтобы я оказался в теле молодого человека?

Одна из девушек предлагает ему заняться любовью.

Он раздумывает, потом отказывается.

Ему кажется, что он погружен в лабиринт разрозненных мыслей, и просит девушек удалиться.

Накинув халат, он подходит к семиугольной шахматной доске.

Он закуривает сигару и старается сконцентрироваться на шахматной партии. Он смотрит на белые фигуры.

С белыми, как сказала мне Наталья, ситуация несколько усложнилась. Отныне есть светлые белые и темные белые. Две версии дикого капитализма, американская и китайская. В конечном счете, согласно источникам, 1/3 продовольствия, произведенного в мире, выбрасывается нетронутым, не будучи потребленным.

Затем зеленые.

И здесь тоже отныне есть темно-зеленые и светло-зеленые. Сунниты и шииты. И они решительно настроены на то, чтобы одержать верх над всеми другими игроками.

Синие.

Что касается синих, то сейчас слишком рано. Роботы-андроиды еще не доведены до совершенства. Когда-нибудь, возможно, будут темно-синие, крутые андроиды и светло-синие, слабые андроиды.

Эта идея забавляет его.

Желтые.

Пожилые люди. В конце концов, пока незаметно выигрывают именно они. Повсеместно старики усиливают свою власть и омолаживаются. Даже мода на зрелых «женщин-пум», femmes cougar[3], распространяется повсеместно.

Красные?

Женщины… пока их число и их права уменьшаются. Они переживают регресс.

Он рассматривает лагерь черных.

Беглецы в поисках другой планеты, которую можно будет колонизировать. У них будут проблемы, еще множество проблем.

Наконец фиолетовые.

Он не знает, как интерпретировать бегство микролюдей и их многочисленные нападения с целью освободить своих сородичей.

Звонит телефон. Его секретарша сообщает ему, что с ним хочет поговорить президент Австрии Лихт. Он принимает звонок, вежливо выслушивает его, затем заявляет:

– Заверяю вас, господин президент, что я с вами и что, если убийцы молодого Курца находятся во Франции, я сделаю все, что в моей власти, чтобы их арестовать… я хотел сказать, их уничтожить. И если потребуется, мы закроем завод и подвергнем эвтаназии все продукты. Вы можете рассчитывать на меня.

Он вешает трубку, затем ему сообщают о втором звонке. Это Наталья Овиц. Он долго выслушивает ее.

– Заверяю вас, полковник, – наконец отвечает он, – что я вас сейчас не брошу. Я сделал ставку на «Пигмей Прод», и я осознаю, каков потенциал этого предприятия. Я сделаю все, чтобы избежать того, чтобы Эмчей, прибывших из Австрии, арестовали, и я помешаю закрытию и уничтожению центра в Фонтенбло. Вы можете рассчитывать на меня.

Довольный этими двумя телефонными разговорами, он произносит фразу властителя:

– А теперь остается только ждать, кто из двоих одержит верх.

Он курит сигару и смотрит на семиугольную шахматную доску, вспомнив одновременный энтузиазм президента Австрии и Натальи. Он говорит себе, что отныне он должен следовать именно такой стратегии, не меняя ее.

Именно в этом и заключается талант политика: всем врать, ничего никому не давать и уверять каждого, что я поддерживаю именно его лагерь.

Он еще смотрит на другие цвета и проводит рукой над всеми деревянными фигурками.

Вот способ господствовать в игре планетарных шахмат: нужно, чтобы я всех лично контролировал, чтобы я утверждал, что я согласен с ними и что я поддерживаю их втайне от остальных.

Он в восторге от того, что нашел решение.

Когда ты занимаешься политикой, то нет пределов для извращенности. Даже Наталья не подумала, что можно действовать таким образом. Она недостаточно отстраняется от игры, потому что она еще мыслит в старых категориях, деля всех на «хороших» и «плохих». И она вносит в игру слишком много эмоций. Показывая мне правила игры, Наталья способствовала тому, что я понял истинное правило: нужно не быть ни в одном лагере и быть во всех лагерях сразу.

И на некоторое время ему кажется, что он понял глубокий смысл своей должности президента Франции.

Чтобы не было риска проиграть и быть уверенным в победе, достаточно не играть и делать заявления, которые ни к чему не обязывают.