признательные показания, заявив, что всегда был врагом советской власти, хотел привести страну к голоду, работал за деньги на агентов английской разведки. Суть вредительской деятельности Рязанцева заключалась в «разрушении холодильного дела». В своей речи Микоян сообщает, что признательные показания Рязанцева он сам читал.

История эта закончилась расстрелами виновных и высылкой их семей, арестами и тюремными сроками для множества других фигурантов, и сильно ударила по Микояну, поскольку половина мощностей его ведомства прямо зависела от исправности холодильного оборудования, а Рязанцев возглавлял Технический совет Холодильного комитета Наркомторга и был крупнейшим в России технологом в этой области. Соответственно, Микоян хорошо знал Рязанцева и ему доверял. Причём Рязанцев был привлечён к сотрудничеству с большевистским правительством ещё в 1924 году, когда сам Микоян ещё в Москве не работал.

В середине 1930-х в Англии вышла книга русского учёного-зоолога и ихтиолога Владимира Чернавина, специалиста по вылову рыбы в северных водах — книга, полная проклятий в адрес большевиков и всей их плановой экономики. Называется она «Записки вредителя». В ней показания фигурантов дела «сорока восьми» проанализированы и доказана их несостоятельность. Фамилия Микояна вообще не фигурирует: из содержания следует, что дело «сорока восьми» инициировало и контролировало Политбюро, то есть фактически лично Сталин. Расстрельный приговор подписал председатель ГПУ Вячеслав Менжинский. Дело было шумное, широко освещалось в газетах, публиковались даже карикатуры и фельетоны.

Важное утверждение: в 1929 году, пишет Чернавин, «фактическое руководство рыбной промышленностью перешло из „Союзрыбы“ к Политбюро». Автор, судя по тексту книги — исключительно компетентный специалист в области рыбного хозяйства — скорбит о расстрелянных и фиксирует «разгром рыбного дела» к 1930 году, приводит цифры, факты, свидетельствующие о неразберихе, бесхозяйственности, дилетантизме, воровстве, спекуляциях, приписках, очковтирательстве, о всех мыслимых и немыслимых грехах социалистического способа управления.

Свидетельства Чернавина как минимум любопытны. «Лето 1930 года, — пишет Чернавин, — было тревожное. Неудачный эксперимент пятилетки резко сказывался. Продуктов становилось все меньше, даже в Москве, снабжавшейся вне всякой очереди. Из продажи исчезали все необходимые для жизни предметы: сегодня галоши, завтра мыло, папиросы; совершенно исчезла бумага. В булочных не было хлеба, но разукрашенные торты, по очень высокой цене, красовались во всех витринах кондитерских. Купить белье и обувь было немыслимо, но можно было приобрести шелковый галстук и шляпу. В гастрономических магазинах были только икра, шампанское и дорогие вина. Голодный обыватель все злей смеялся над результатами „плана“; рабочие же обнаруживали недовольство иногда резко и открыто».

Но ещё более любопытна биография самого Чернавина. В том же 1930-м Чернавин был арестован, сидел сначала на Соловках, затем переведён в Кандалакшу; в 1932 году вместе с женой и сыном бежал в Финляндию, оттуда перебрался в Лондон, работал в Британском музее, дружил с Владимиром Набоковым, написал несколько книг и стал одним из первых профессиональных антисоветчиков, задолго до Солженицына. Скончался в Великобритании в 1949 году. И заложил фактически традицию антисталинской западной пропаганды. Отсидел меньше трёх лет, а потом до конца жизни, более 15 лет, на этом пытался зарабатывать.

Соответственно, разоблачения Чернавина, касающиеся якобы погромов в рыбном хозяйстве СССР, трудно воспринимать объективно. Современные историки избегают ссылок на книги Чернавина, считая их как минимум пристрастными и переводя в разряд мемуарной беллетристики.

История — безжалостная наука. Необъективности не прощает. Это не карточный стол: передёрнуть нельзя. Шулеров изгоняют. Мы здесь упоминаем книги Чернавина именно потому что пытаемся быть объективными, соблюдать баланс.

И всё же Чернавин нужен в этом тексте, даже если половина его выводов неверны, вторая половина показывает весьма и весьма сложное положение и рыбной промышленности, и консервной, и в целом пищевой промышленности СССР в 1930-м. Невыполнение планов лидеры СССР связывали не общими недостатками системы, а с действиями врагов. Соответственно, исправление недостатков сводилось также к поиску и выявлению врагов.

По версии Чернавина, расстрел «сорока восьми» ознаменовал собой катастрофу рыбной добычи СССР, однако более серьёзные специалисты признают, что в последующие годы количество рыбной продукции, в том числе консервированной, в СССР увеличилось лавинообразно. По вылову промысловой рыбы СССР опередил все страны мира, кроме Японии.

Но вернёмся к сверхжёсткому выступлению Микояна в марте 1937 года.

«Главное, — говорит Микоян, — что надо своевременно увидеть врага. У нас, например, работал Запольский, правда, мы его сняли за плохую работу, за развал работы, но мы не знали, что он троцкист, вредитель. Мы его часто критиковали за то, что он не ставит конкретных вопросов на производстве, что не старается, чтобы стекло давать вместо жести, а у нас слова не хватает, за то, что он разбазаривал казённые деньги, раздавал их некоторым сотрудникам, это Томского метод, который он проводил. ‹…› Или взять, например, Ударова, который работал заместителем начальника Главжирмасло. Этот человек тоже считал себя обиженным, потому что его не выдвигали. Это был гнилой человек, консерватор, никакой активности в работе не проявлял».

Много в этой речи нападок на троцкистов, правых уклонистов, но ещё больше — на вредителей.

Объяснение столь резким тирадам Наркома Микояна найти можно. Из разных стран в СССР прибывали купленные за валюту заводы и производственные линии, промышленное оборудование, станки, паровозы, автомобили — их надо было налаживать и обслуживать, учиться работать на них. И тяжело было сознавать, что из-за нерадивости обслуживающего персонала и его низкой квалификации оборудование, обошедшееся в сотни тысяч долларов, ломалось. Так называемое «вредительство» стало бичом индустриализации.

Вредительство считалось политическим преступлением, контрреволюционной деятельностью и наказывалось по статье 58 УК РСФСР расстрелом либо, при наличии смягчающих обстоятельств, лишением свободы на срок не ниже трёх лет.

Политическая 58-я статья введена была задолго до периода так называемого Большого террора, в 1922 году, то есть ещё при Ленине; расширена и дополнена в 1926–1927 годах. Статья эта логически продолжала основополагающий принцип ленинского же декрета «Социалистическое отечество в опасности»: все враги советской власти подлежат физическому уничтожению.

Сложная техника попадала в руки плохо подготовленных машинистов, операторов, нерадивых работников, часто просто разгильдяев. Подавляющему большинству наладчиков и технологов банально не хватало опыта работы с американскими, английскими, немецкими машинами. Каждая поломка — огромная проблема, запасные части надо заказывать у производителя, снова за валюту. В других случаях вдобавок нужно выписывать иностранного инженера для ремонта. Огромная производственная линия могла встать на длительный ремонт из-за глупого недосмотра рядового рабочего.

А начальник этого рабочего какой-нибудь заведующий цехом или технолог — не дай Бог сомнительного классового происхождения, не дай Бог бывший царский специалист, а ещё хуже — член партии, но замеченный в симпатиях к Троцкому. Такие шли под суд немедленно, по 58-й статье, не как уголовные, а как политические преступники.

«У нас, — бушевал Микоян, — есть линтерное хозяйство на маслобойных заводах, оно очищает семена, которые идут для военных целей. И вот, если там снять винт, то вся работа приостанавливается».

В пищевой промышленности любая мелкая ошибка приводит к мгновенной порче больших