— Что было потом?

— Я пошел на кухню.

— Что вы там увидели?

— Мы увидели… Я увидел кастрюлю. Она стояла на плите.

— Что было потом?

— Я снял крышку. Посмотрел в кастрюлю.

— Что вы там увидели?

— Мы увидели… Я увидел батоно Дато.

— Что вы потом сделали?

— Я с ним поздоровался…

Вот так Георгий Виссарионович и угодил в зону 3741/55-фэ. Срок — из всей троицы — он получил максимальный, работал санитаром в медпункте, два года ему скостили за примерное поведение, но возвращаться после отсидки на материк Георгий Виссарионович отказался и остался в Сибири насовсем. Вот только с выпивкой завязал.

В настоящую минуту Георгий Виссарионович сидел у себя дома за наспех накрытым столом и отвечал на вопросы гостей. Гости свалились на голову неожиданно и особого удовольствия ему не доставили. Девицу он припоминал еще со своей поездки в отпуск, когда Ванька Диц попросил его зайти по адресу и передать живой привет. Тогда она была тощим долговязым задохликом с рыжими патлами и набухающими под сиреневой кофтенкой бугорками, но проявляла строптивый характер и все время грубила бабке, к которой, собственно, Георгий Виссарионович и приезжал. Теперь же днвица вымахала в здоровенную кобылу с бюстом на двенадцать персон и с сильно развившейся настырностью. Во всяком случае, американцу, с которым она приехала, не давала и слова вставить, очень предметно интересуясь у Георгия Виссарионовича, не упоминал ли его друг Ванька Диц, что в Самаре у него растет сын Сергей.

— Да мы с ним виделись-то всего… — в четвертый раз объяснял Георгий Виссарионович. — Он комендантом в общежитии СМУ-три работал, вот там, на соседней улице. В поликлинику ко мне заходил, бюллетень продлевать. И все.

— Но он же ваш друг, — не отставала девица, — вы же, когда к нам приезжали, сказали, что он ваш друг.

Георгий Виссарионович удрученно вздохнул. Были вещи, которые он и сам не очень понимал, а уж объяснить их людям с Большой Земли тем более затруднялся. Когда-то, много лет назад, в городе Ленинграде, у него была записная книжка с адресами и телефонами людей, которых он считал своими друзьями и знакомыми, и порой, перелистывая страницы, Георгий Виссарионович с огромным трудом мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах в этой книжке появилась та или иная запись и к кому она относится. Батоно Дато был твой друг или наш друг? А здесь, в Сибири, записной книжки у него не было, но память надежно хранила многоголосый хор мужских и женских голосов, обладатели которых были разбросаны по всей Территории, как он любил говорить, — от Омска до Магадана. Время от времени кто-то возникал проездом, привозил байкальского омуля или строганину с самого крайнего Севера, корень женьшеня из приамурской тайги или мешок кедровых орехов с Алтая, шкуру медведя или рога оленя, вваливался в комнату в обледеневшей от пятидесятиградусного якутского мороза дохе и мохнатой собачьей шапке. Это мог быть якут Василий Васильевич, жене которого Георгий Виссарионович помог разродиться, отмахав в собачьей упряжке без малого двести верст по ледяной тундре, или водитель Витька, как-то подбросивший его из Ленска на своем самосвале, или Инна Сергеевна, стоматолог из Чернышевского, с которой они двое суток просидели на снежной поляне в тайге, ожидая, пока вертолетчик Володька приведет свою керосинку в пригодное для продолжения полета состояние, или кто-нибудь из рассеявшихся по тайге и тундре бывших товарищей по зоне — в общем, кто угодно. И все они именовали себя его дружбанами да таковыми, по сути, и являлись, хотя Георгий Виссарионович ровным счетом ничего про них не знал. И они ничего про него не знали, хотя также радушно встречали гостя, когда он, в свою очередь, появлялся у кого-нибудь из них на пороге и оставался переночевать.

Это право вечной и священной собственности друг на друга, возникающее в результате случайной и непродолжительной встречи, здесь, по эту сторону Урала, было естественным и произрастало, по-видимому, из самого устройства Территории, где на тысячу квадратных километров едва ли приходился один человек. Конечно, на материке все было по-другому, там люди, замученные городской толкотней, отгораживались друг от друга стенами комнат и квартир. Поэтому материковым людям было трудно понять некоторые вещи.

Георгий Виссарионович вдруг вспомнил историю, которую ему, трясясь от обиды, рассказал один знакомый чукча из поселка под Анадырем. Это было давно, еще при советской власти. Чукчу выбрали в Верховный Совет, и он поехал в Москву заседать. В гостиницу, где ему полагалось проживать, не пошел, а вместо этого направился к другу-геологу, который искал на Чукотке нефть и частенько ночевал у него в чуме. Пока друг-геолог еще не понял, что чукча намерен поселиться у него в квартире, все шло хорошо, и на столе было много еды и водки, и жена геолога в красивом платье потчевала гостя собственноручно испеченным тортом «Наполеон». Когда же планы гостя прояснились, возникло некоторое напряжение, и хозяин и жена его стали то и дело отлучаться из-за стола и о чем-то совещаться на кухне. Но чукча на это не обращал внимания, потому что еда была вкусной, а по телевизору показывали смешную передачу, где девушки танцевали, высоко вскидывая ноги. Ему совершенно не мешал заговорщический шепот с кухни, прерываемый женскими рыданиями. Когда же хозяин вернулся и, натужно улыбаясь, в очередной раз наполнил рюмки, утомленный перелетом и телепередачей гость уже захотел спать и сообщил геологу, что его жена ему понравилась. Это было совершенно естественно, потому что жена была красивой. Кроме того, геолог, гостя у чукчи в чуме и долго до этого не видев женщин, спал с его, чукчиной, женой, и ничего необычного в том, что теперь он проявит о чукче такую же заботу, конечно же, не было.

Больше всего чукчу, вынужденного глубокой ночью тащиться с чемоданом неизвестно куда, задели слова геологовой жекы о «грязной шлюхе». Его жена Катерина вовсе не была шлюхой, а просто делала то, что говорит муж. А если бы муж не сказал, то она никогда не стала бы этого делать.

— Если вы собираетесь искать Ивана, — сказал Георгий Виссарионович, — рекомендую остановиться по дороге в Белом. Это прямо на трассе. Там спросите. В столовой пищеблоком заведует Мотя Лайнер. Когда Иван уехал из Мирного, он собирался назестить Мотю. Остался он там или еще куда двинул, этого я вам сказать не могу. Не знаю. Но, скорее всего, он в Белом, зима ведь на носу. А дальше только тундра, там ничего нет.

— Как лучше проехать? — спросил американец, доставая блокнот и авторучку.

— А у нас только один способ. Он же лучший. Часов в шесть выйдете на трассу. Останавливаете первую же машину, говорите, что вам в Белое. К ночи будете в Белом. Там и переночевать можно.

Оказалось, что пристроиться на попутку не так-то просто. Анка сидела на обочине, а Адриан скакал, как козел, по тракту и махал руками. КРАЗы грозно гудели, прибавляли газу и никак не желали останавливаться. Наконец Анке надоело, она наладила Адриана в кювет и вышла на дорогу сама.