– О чем вы?

– Но тогда вам придется вернуться сюда.

При мысли о том, что я буду вынужден еще раз войти в эту гробницу, после того как сейчас покину ее, у меня чуть не подкосились ноги.

– О чем речь?

Он слабо махнул рукой в сторону все еще лежавших на столе «Зимних призраков».

– Мне практически нечего читать. Они… те, кто заботится о моих нуждах… иногда достают мне книги, когда я точно определяю названия. Но часто они приносят не те книги. А я так мало знаю о новых поэтах. Не могли бы вы… если это возможно… несколько книг на свое усмотрение?

Старик сделал три шатких шага вперед, и на какое-то страшное мгновение я решил, что он собирается схватить своими гнилыми лапами меня за руку. Он остановился, прервав движение на середине, но его поднятые, замотанные руки выглядели еще трогательнее в этом жесте умоляющей беспомощности.

– Да, я раздобуду для вас несколько книг.– «Но сюда не вернусь,– подумал я.– Я отдам несколько книг вашим друзьям-капаликам, только бы не возвращаться».

Но не успел я высказать эту мысль вслух, как Дас заговорил снова:

– Особенно мне хотелось бы прочитать произведения этого нового американского поэта, Эдвина Арлингтона Робинсона,– заторопился он.– Я читал лишь одну его новую поэму – «Ричард Кори», но финал ее настолько прекрасен, настолько отвечает моему нынешнему положению, моим личным устремлениям, что я постоянно об этом мечтаю. Не могли бы вы принести что-нибудь этакое?

Мне оставалось лишь хлопать глазами. «Этого нового американского поэта?» В конце концов, не зная, что еще сказать, и боясь ляпнуть что-нибудь лишнее, я кивнул.

– Да,– выдавил я.– Постараюсь.

Печальная скрюченная фигура повернулась и вышла из комнаты. Секундой позже я сделал то же самое. Черные шторы на мгновение прилипли ко мне, как бы удерживая, не давая бежать, но вскоре я очутился на свободе. Свободен!

Калькутта казалась мне прекрасной. Слабый солнечный свет, пробивающийся сквозь облака, толпы, разгул послеобеденного движения на дорогах – я смотрел на все это с радостным облегчением, делавшим зрелище еще лучезарнее. Потом я вспомнил последние слова Даса, и сомнения охватили меня. Нет уж, подумаю об этом потом Потому что сейчас я свободен!

Двое капаликов дожидались меня у подножия лестницы. Их услуги в качестве провожатых потребовались мне лишь на несколько минут – чтобы не заблудиться в трущобах и выйти на главную улицу, где мне удалось поймать такси. Прежде чем расстаться, один из них подал мне засаленную бумажку, на которой было нацарапано: «Перед Калигхат – 9:00».

– Сюда я должен принести книги? – спросил я у худого.

Его кивок стал одновременно и подтверждением, и прощанием.

Затем черно-желтое такси начало крутиться среди еле двигающегося потока машин, а я в течение десяти минут просто наслаждался состоянием покоя и расслабления. До чего же странный случай! Морроу ни за что не поверит. Я сам уже верил с трудом. Сидеть там, возможно, в окружении психованных калькуттских уличных головорезов, разговаривать с тем, что осталось от одного из великих поэтов мира. До чего же странный случай!

В «Харперс» такая история не пройдет никогда в жизни. В «Нэшнл инквайерер», может быть, но только не в «Харперс». Я расхохотался в голос, и маленький потный таксист повернулся, чтобы взглянуть на сумасшедшего американца. Я ухмыльнулся и несколько минут набрасывал варианты завязки, прикидывая, каким боком повернуть историю, чтобы в глазах Морроу она выглядела достаточно сухой и циничной. Слишком поздно до меня дошло, что надо бы проследить свой путь, но к тому времени мы оказались уже в нескольких милях от места, где я поймал такси.

Наконец я стал узнавать крупные здания – верный признак того, что мы приблизились к центру города. За пару кварталов от гостиницы я вышел перед обшарпанным фасадом магазина с вывеской «КНИЖНАЯ ТОРГОВЛЯ МЭННИ». Интерьер состоял из лабиринта металлических стеллажей и высоких стопок книг: старые и новые, некоторые покрыты толстым слоем пыли, в основном английские издания.

С полчаса я потратил, чтобы отыскать восемь книжек хорошей свежей поэзии. Сборник Робинсона я не нашел, но зато в «Карманной книге современной поэзии» был «Ричард Кори», а также «Темные холмы» и «Уолт Уитмен». Я вертел в руках книжку в желтой бумажной обложке, хмуро ее разглядывая. Неужели я неправильно понял Даса? Вряд ли.

Так ничего и не решив, я тем не менее еще несколько минут выбирал последние две книги, основываясь исключительно на их объеме. Когда продавец отсчитал мне сдачу монетами странной формы, я спросил, где найти аптеку. Он насупился и покачал головой, но после нескольких попыток удалось объяснить ему, что мне нужно.

– Ax да, да,– произнес он.– Химик.

Он направил меня в лавку, расположенную где-то между книжным магазином и гостиницей.

До «Обероя» я добрался почти в шесть вечера. Пикетчики-коммунисты сидели на корточках вдоль бордюра и кипятили чай на маленьких жаровенках. Я помахал им едва ли не радостно и вошел в прохладу другого, безопасного, мира.

Я лежал в полудреме, пока Калькутта погружалась в сумерки. Лихорадочное возбуждение и облегчение уступили место бремени изнеможения и нерешительности. Я все продолжал прокручивать в уме дневную встречу, тщетно пытаясь избавиться от ощущения невероятного ужаса, испытанного при виде изуродованного Даса Чем старательнее я гнал от себя образы, мелькающие перед моим внутренним взором, тем страшнее становилась их реальность.

«…Настолько прекрасен, настолько отвечает моему нынешнему положению, моим личным устремлениям, что я постоянно об этом мечтаю».

Мне не нужно было открывать только что купленную книгу, чтобы вспомнить поэму, о которой говорил Дас.

И Ричард Кори в тихий летний вечерок

Пришел домой и пулю в лоб себе пустил.

Именно этот образ получил широкую известность в шестидесятых благодаря песне Саймона и Гарфункеля.

«… Я постоянно об этом мечтаю».

Часов в семь я переодел штаны, умылся и сошел вниз, чтобы заказать легкий ужин из риса с перцем и жареного теста, которое Амрита всегда называла «пури», но в меню оно почему-то носило имя «лучи». Под еду я выпил две кварты холодного бомбейского пива и, вернувшись в номер примерно через час, чувствовал себя уже не так угнетенно. Шагая по коридору, я вроде бы расслышал звонок телефона в номере, но пока возился с ключом, звук пропал.

Коричневый сверток по-прежнему лежал на полке шкафа, куда я его и засунул. Пистолет был меньше, чем мне казалось поначалу. Возможно, именно его игрушечность и помогла мне решить, что делать дальше.

Из пакета с аптечными покупками я извлек пачку бритвенных лезвий и пузырек клея. Затем прикинул размеры трех книг побольше, но лишь сборник стихов Лоуренса Даррелла в твердой обложке показался подходящим… За дело я принялся с тяжелым сердцем: сама мысль о том, что можно испортить книгу, всегда была мне ненавистна.