В этот период Адольф очень много писал. Я обнаружил, что он писал главным образом пьесы, точнее драмы. Он брал сюжеты из германской мифологии или немецкой истории, но едва ли какая-нибудь из этих пьес была действительно закончена. Между тем на них можно было бы, наверное, сделать какие-то деньги. Адольф показывал мне некоторые свои черновики, и меня поразил тот факт, что он придавал большое значение великолепию постановки. За исключением драмы о появлении в Германии христианства я не могу вспомнить ни одной из этих пьес. Помню лишь то, что все они требовали огромных постановочных затрат. Вагнер сделал привычной для нас идею вычурных постановок, но идеи Адольфа умаляли все, придуманное этим мастером. Я знал кое-что о драматических постановках и не замедлил высказать свои сомнения. Я объяснил ему, что с таким художественным оформлением, которое варьирует от небес до ада, ни один режиссер не возьмется ни за одну его пьесу. Ему следует быть гораздо скромнее во всем, что имеет отношение к декорациям сцены. Короче, ему лучше было бы писать не оперы, а простые пьесы, быть может комедии, которые пользуются популярностью у публики. Самым выгодным делом было бы написать какую-нибудь непритязательную комедию. Непритязательную? Этого было достаточно, чтобы привести его в ярость. Так что эта попытка тоже закончилась провалом.

Постепенно я стал понимать, что все мои усилия тщетны. Даже если бы мне удалось уговорить Адольфа предложить свои рисунки или литературные произведения редактору какой-нибудь газеты или издателю, он вскоре поссорился бы со своим работодателем, так как терпеть не мог любое вмешательство в свою работу и, по-видимому, для него не имело бы значения то, что ему за нее платят. Он просто не мог выносить, когда кто-нибудь отдает ему распоряжения, потому что получал достаточно распоряжений от самого себя.

Позже, когда мы уже расстались, Адольф нашел в Вене очень характерное для него решение этой проблемы, которое дало ему возможность зарабатывать на скромную жизнь и при этом оставаться хозяином самому себе. Так как его талант больше подходил для рисования произведений архитектуры, нежели людей, он делал весьма точные и аккуратные эскизы знаменитых построек Вены, таких как церковь Святого Карла, здание парламента, церковь Марии-ам-Гештаде и тому подобных объектов, раскрашивал их и продавал, когда у него была такая возможность.

В «Майн кампф» он выразил это так: «В то время я работал (он имеет в виду 1909 и 1910 гг.) на свой страх и риск художником: делал карандашные наброски и писал акварели. Этого было едва достаточно, чтобы прожить, но было полезно для избранной мною профессии». Другими словами, он предпочел голодать, чем отказаться от своей независимости.

Не будучи экспертом, я не могу высказать свое мнение о той учебе, которой тогда занимался Адольф. К тому же я сам был слишком занят, чтобы получать какое-то реальное представление о его работе. Однако я заметил, что он все больше и больше окружает себя специальными книгами. Особенно я помню большой том по истории архитектуры, потому что он любил выбрать в ней наугад одну иллюстрацию, закрыть под ней подпись и сказать мне, что это такое, например собор Шартре или дворец Питти во Флоренции.

У него была чудесная память: она никогда не подводила его и была, конечно, большим преимуществом в его работе.

Он без устали трудился над своими рисунками. У меня было впечатление, что он уже в Линце выучил основные принципы черчения, хотя бы только по книгам. Не помню, чтобы Адольф когда-нибудь пытался применить на практике то, что он узнал, или чтобы он когда-нибудь посещал занятия по архитектурному черчению. Он никогда не проявлял никакого желания общаться с людьми, которые разделяли его собственные профессиональные интересы, или обсуждать с ними общие проблемы. Вместо того чтобы встречаться с людьми, имеющими специализированные знания, он сидел один на своей скамейке в парке Шёнбрунн неподалеку от Глориетт (нарядное парковое сооружение в форме триумфальной арки в стиле классицизма, построено в 1775 г. и установлено в парке дворца Шёнбрунн в честь победы в 1755 г. в сражении при Колине (Чехия), которую одержали австрийские войска над прусскими войсками Фридриха П. – Пер.), ведя воображаемые диалоги с самим собой о прочитанных книгах. Эта необычная привычка изучать какой-то предмет, очень глубоко проникать в саму его сущность и при этом избегать любого контакта с его практическим применением, эта особая самодостаточность напоминала мне об отношениях Адольфа со Стефанией. Его безграничная любовь к архитектуре, его страстный интерес к строительству оставались в своей основе простым интеллектуальным времяпрепровождением. Точно так же, как он, бывало, мчался на Ландштрассе, чтобы увидеть Стефанию, когда ему нужно было какое-то ощутимое подтверждение своих чувств, он убегал от необоримого воздействия своих теоретических изысканий на Рингштрассе и восстанавливал свое внутреннее равновесие среди ее великолепия.

С течением времени я начал понимать одностороннюю любовь моего друга к Рингштрассе, хотя, на мой взгляд, воздействие таких построек, как кафедральный собор Святого Стефана или Бельведер (дворцовый ансамбль в Вене, построен в 1714—1722 гг. архитектором Хильдебрандтом в качестве летней резиденции принца Евгения Савойского; в настоящее время здесь размещаются музеи австрийской галереи Бельведер. – Пер.) – они более старинные и более оригинальные по стилю, – было более сильным и убедительным. Но Адольф совсем не любил барокко, так как, на его вкус, этот стиль был слишком богат украшениями. Здания на Рингштрассе были построены после сноса городских укреплений, то есть во второй половине прошлого века, и были далеко не одинаковы по стилю. Вместо этого были представлены почти все стили. Здание парламента было построено в классическом, или, скорее, псевдоэллинистическом, стиле, здание городского совета – в неоготическом стиле, а Бург-театр, объект особого восхищения Адольфа, был построен в стиле позднего ренессанса. И все же у них была одна общая деталь, которая особенно привлекала моего друга, – их парадность. Реальной причиной этого растущего интереса к этим зданиям, использование Рингштрассе в качестве площадки для его профессиональной подготовки, был тот факт, что эти здания предыдущего поколения давали ему возможность без труда изучать историю их строительства, делать их повторные чертежи, так сказать, своими собственными руками и вспоминать жизнь и достижения великих архитекторов этой эпохи – Теофила Хансена, Земпера, Хазенауэра, Зиккардсбурга и ван дер Нюлля.

Я с опаской обнаружил, что новые мысли, впечатления и проекты дезорганизовывали профессиональную учебу моего друга. Пока эти новые интересы имели какую-то связь с архитектурой, они просто становились частью его общего образования, но имелось много такого, что было диаметрально противоположным его профессиональным планам и, более того, политика все крепче притягивала его к себе. Я иногда спрашивал Адольфа, какая существует связь между далекими проблемами, с которыми мы сталкивались во время наших посещений парламента, и его профессиональной подготовкой. Обычно он отвечал: «Строить можно только тогда, когда созданы политические условия для этого». Иногда его ответы были довольно грубыми. Так, я помню, однажды он ответил на мой вопрос, как предлагает решить некую проблему: «Даже если бы я нашел решение этой проблемы, то не рассказал бы о нем тебе, потому что ты не понял бы его».