Когда Федька вошел в светелку, Стелла лежала на койке поверх зеленого байкового одеяла совсем голая, только живот и бедра были прикрыты мохнатым полотенцем. Лежала на спине, закинув руки за голову. Черные, густые волосы рассыпались по подушке и по плечам. Возле нее сидела Танька – маленькая белокурая девчонка, необыкновенно подвижная и ловкая. В левой руке она держала пузырек с тушью, в правой – длинную иглу. Склонив голову и положив язык на губу, Танька татуировала грудь Стеллы. Она считалась большой мастерицей по части татуировки.

Дело подходило к концу: вокруг маленькой смуглой и упругой левой груди Стеллы вилась вытатуированная змейка. Тонким, раздвоенным язычком змейка тянулась к тугому коричневому соску.

Прикрыв дверь, Федька сел на колченогий венский стул и сообщил:

– Стрелка, я к тебе. Дело есть.

Стелла не пошевелилась, лишь чуть скосила на него черные глаза. Не оторвалась от увлекательного занятия и Танька. Она продолжала колоть иглой грудь Стеллы, покрытую, как красными бусами, капельками крови.

– Чего тебе? – негромко и лениво осведомилась Стелла.

– А вот что: через часок-другой я, может, приведу одного дядю. Он тут у нас несколько дней пробудет. Так ты того… уступи ему светелку, а сама поспи в кухне.

– Ладно… – согласилась Стелла и отвернулась к стене.

Федька взглянул на ее обнаженную грудь и молча, долго наблюдал за тем, как Танька орудует иглой.

– Наколка мировая будет! – восхищенно сообщил он, подымаясь. – Тебе бы, Танька, не воровкой быть, а шкатулочки да коробочки расписывать. А то – портреты товарища Сталина вышивать.

– А ты не пяль глаза на чужое-то добро… – недовольно сказала Танька.

– А я всю жись на чужое добро глаза пялю! – рассмеялся Федь ка и, подбоченясь и одернув жилетку, негромко пропел:

И, еще раз оглядев Стеллу с головы до ног, откровенно признался:

– Ах, Стрелка, Стрелка, уж и до чего же ты красючка!..

– Хороша Маша, да не наша… – насмешливо сказала Танька.

– Стрелка, скинь полотенце… – попросил Федька, широко улыбаясь. – Покажись во всей своей красоте небожественной!

Танька так ткнула иглой Стеллу, что та вскрикнула. Вскочив и размахивая иглой, Танька вытолкала своего любовника за дверь. Беспечно смеясь, Федька сбежал вниз. Снизу крикнул:

– Так не забудь переехать-то! Стрелка!

XIX

Дмитрий Воейков, помахивая чемоданчиком, неторопливо подымался вверх по въезду. Было душно, пыльно, синяя сатиновая рубашка, взмокшая от пота, прилипала к телу. По выщербленному, мнущемуся под ногами тротуару торопливо сновали плохо одетые женщины с корзинками и бидонами в руках. Обгоняя телегу с сеном, шла рота красноармейцев, громко и ладно стуча сапогами по булыжнику. Шли они молча, сосредоточенно глядя себе под ноги, у каждого сверток под мышкой – шли в баню.

За Волгой повисла иссиня-черная туча, время от времени ее пересекала, как ножом, молния, и слышны были глухие раскаты грома.

Ровно в три часа Дмитрий подошел к «Дому Каширина». Сквозь приоткрытые ворота заглянул в глубь двора. Вот знаменитая «красильня», вот тяжелый деревянный крест, сделанный наподобие того креста, которым был раздавлен Цыганок, – все это так знакомо с детства по книгам Горького.

У входа в дом-музей Дмитрий взял прислоненный к косяку веник и стряхнул им бурую пыль, густо облепившую кожаные сапоги. Какой-то юнец, с красным галстуком на шее, толкнув Дмитрия, юрк нул в дверь. Вслед за ним неторопливо и спокойно вошел в музей и Дмитрий. И сразу попал в знаменитую каширинскую горницу, тоже давным-давно знакомую по описаниям. В воздухе густо плавал тот особенный запах, который есть в любом мещанском русском провинциальном доме – какая-то терпкая смесь из запахов домашних цветов, что стоят в горшках на подоконниках, масляной краски и кошек.

…Вот здесь, на полу, дрались «дядья». В красном углу – божница. Перед божницей теплится синяя лампадка. У этой божницы молилась бабушка.

Дмитрий впервые был в этом доме, но мгновенно узнавал все – когда-то он и Ольга сильно увлекались Горьким, и Дмитрий знал его почти наизусть.

Посетителей было немного, человек восемь-десять. Среди них Дмитрий сейчас же узнал Федьку Сычева. К удивлению Дмитрия, Федька не зевал по сторонам, а с напряженным вниманием слушал объяснения служащей музея – невысокой пожилой женщины в темном платье. Он так был, видимо, увлечен и заинтересован всем, что видел и слышал, что даже не заметил появления Дмитрия. Дмитрий оглядел его и, кусая губы, чтобы не рассмеяться, стал в сторонку.

– Вот здесь, в углу, стоит ведро с розгами… – объясняла женщина приятным нижегородским говорком. – Так оно стояло и в те времена, когда здесь жил мальчик Алеша, будущий наш великий писатель. И этими розгами дед наказывал маленького Алешу…

Из ведра, в самом деле, грозно торчали тонкие ивовые прутья.

– Неужто этими самыми? – удивился Федька.

– Ну, конечно, не этими самыми! – рассмеялась женщина, а вслед за нею и – посетители. – Но розги всегда были наготове. Это – модель.

Федька смутился, слегка попятился и только тут заметил Дмитрия. И в ту же секунду смущение его как рукой сняло: он незаметно, но весело подмигнул Воейкову. А еще через несколько минут, в то время, когда экскурсанты направились во двор музея, Федька показал Дмитрию глазами на дверь, лихо нахлобучил кепку, взбил под козырьком кудри и вышел на улицу, посвистывая и помахивая ивняковой розгой, походя украденной им из ведра.

Вскоре вышел на улицу и Дмитрий и пошел в некотором отдалении за Федькой. Туча низко повисла над Волгой, погромыхивал гром, ветер гнал по улице пыль, солому, обрывки бумаг…

Федька свернул с улицы в овраг и пропал за кустами акаций. Дмитрий неторопливо пошел вслед за ним. Федька ждал его, прислонясь к стволу чахлой березки, и прикуривал папиросу.

– Здоров, Дмитрий! Жив? – приветствовал он Воейкова, протягивая руку.

– Жив, как видишь… – улыбаясь, ответил Дмитрий. – Значит, Валентин передал тебе мое письмо?

– А как же!.. Что – ловют?

– Ловят, брат.

– Ид ут следом?

– Нет, сбил…

– Это хорошо. У тебя что – дело до меня?

– Дело, Федор.

– Ладно. Сделаем. Пойдем-ка поскорее, а то вишь – накрапает… А паршиво жил товарищ Горький. А? Розгами дед-то его порол.

По листьям акаций и лопухам защелкали крупные капли дождя. Стало темно.

– Ты надолго? – осведомился Федька.

– Не знаю. У тебя место найдется?

– Найдется.

Федька Сычев любил и уважал только воров. Дмитрий был исключением. Еще в Свердловске он понравился Федьке. Федька ценил в нем ум и смелость. От Дмитрия же он узнал о смерти своего старого друга – Баламута, и по нескольку раз заставлял Дмитрия рассказывать, как застрелили Баламута. Это он, Федька, достал для Дмитрия в Свердловске браунинг и «липу».