-Помоги…

Но парень не двинулся с места. Жалости не было места в его груди. А вот железный разум твердил: помочь он не сумеет, а сам пропадёт.

Своя жизнь была для Нуто гораздо дороже.

Народ всё пребывал, и вот Вождь племени, седовласый Чуа, вознёс к небу зажжённый факел, и скорбь проступила на его морщинистом лице.

-Братья! — Начал он. — Духам земли и неба было угодно, чтобы минувшей ночью погиб мой старший сын, Чевеио. Он вознёсся к праотцам, убитый этим зверем в человеческом обличии, — он ткнул факелом в сторону Нииола, и голос его дрогнул. — Нагваль*! Он жил среди нас все эти годы! И убивал наших детей, пожирая их плоть, ублажая своё поганое чрево! Смерть! Смерть зверю! Смерть нагвалю!

Возмущённая толпа разъярённо скандировала, и Нуто кожей почувствовал опасность, с которой лицом к лицу столкнула его жизнь.

Нииол ощерился. Сейчас он был больше человеком, нежели животным — страх и гнев пылали в его тёмных глазах, он не был готов принять смерть как данность.

-Докажи, Чуа. — Хрипло пролаял он. — Я — человек, и понятия не имею, кто убил твоего сына!

Вождь словно ждал этого вопроса, разжав до того плотно сжатую в кулак ладонь, предоставив на всеобщее обозрение измельчённую в порошок высушенную траву. Подождав, когда соплеменники вдоволь наглядятся на этот порошок и осознают, что это такое, он резко развернулся к Нииолу, и дунул на ладонь, посылая к мужчине травяной прах, оседающий на нём серым облачком.

Нииол закричал. Так громко и неистово, что сердце Нуто вновь наполнил давно забытый страх, и он вновь осознал себя маленьким беззащитным ребёнком, каким был до встречи с этим чудовищем.

Трансформация происходила слишком быстро. Ноги, руки и тело Нииола изменяли свою форму, выворачиваясь, превращаясь в формы животного. На лице и всех видимых участках кожи появилась шерсть, которая дымилась, разъедаемая загадочной травой, способной вызвать такие перемены в облике нагваля.

-Смерть! Смерть! Смерть! — Вновь взвыла толпа, и вождь более не медлил.

С каменным лицом он протянул факел к сложенным веткам сначала одного кострища, затем другого, он беспощадно глядел как корчится в мучениях Нииол меж двух костров, что буквально жарили его с двух сторон.

Когда несчастный отмучился, и духи забрали его с собой, Чуа с каменным лицом обратился к своему народу.

-Зверь мёртв. И справедливость восторжествовала. Но, братья! Боюсь, он был не единственным нагвалем в нашем племени. И я даю слово, что расправлюсь с каждым, кто скрывает волчью душу под человеческим обличием! Смерть нагвалю!

***

Лора судорожно сглотнула: события многолетней давности, рассказанные ей Кристал, взбудоражили разошедшееся не на шутку воображение.

— Так Алазар был оборотнем? — Спросила она, словно до сих пор не поняв этой простой истины. — Разве так бывает? …

— Я этого не знал. — Настороженно заметил Джозеф. — Да, он был странным, и даже слишком, но… человеком. Никто никогда не говорил об Алазаре в таком контексте. Даже слухов не было…

Кристал укоряюще поцокала языком.

— Вы не дослушали, дети мои, самого главного. Как он попал сюда, в нашу деревню. И не иначе как судьбой это не назовёшь…

Оба вновь замолчали, ожидая продолжения рассказа.

И Кристал не стала их томить.

* Обычно считается, что "нагваль" обозначало и обозначает нечто вроде оборотня или колдуна, который может превращаться в другое существо: птицу, животное или даже природное явление, как комету или грозовую тучу.

О его тайне узнали на третьи сутки после казни Нииола. Люди племени ворвались в его жилище поздней ночью, скрутив по рукам и ногам. Вождь лично присутствовал при этом, обсыпав несчастного всё той же сушёной травой, что и его Учителя, и Нуто мог бы поклясться, что боль, причиняемую этим страшным растением, невозможно стерпеть — тело болело как от свежих ожогов.

Когда его, связанного, куда-то поволокли, он почти не сопротивлялся, зная, что бесполезно. И ему предстояло вынести другую боль, более страшную, если вождь решит казнить его так же, как и Учителя. И Нуто про себя молился всем духам-покровителям и духам-предкам, что, должно быть, так молчаливо взирали на него с Верхнего Мира, и ничего, абсолютно ничего не предпринимали.

Нуто связали, а на голову одели мешок, и как бы он не пытался сопротивляться, ему не удавалось выбраться. И тогда он приготовился к худшему.

Потом его куда-то волокли, молча, не объясняя и не отвечая на вопросы, и в конце концов швырнули на землю — грубо, как неодушевлённый предмет, не способный испытывать физической боли. Ведь в тот момент, когда он показал свою истинную звериную сущность, для соплеменников он перестал быть человеком.

-Он твой. — Услышав голос вождя, Нуто насторожился. — В обмен на Волчий аконит и золото, как мы договаривались.

-Благодарю тебя. — Голос второго собеседника был парню незнаком, но весьма приправлен чужестранным акцентом. — Всё здесь. Как договаривались.

Пауза.

-Надеюсь, ты не заставишь меня пожалеть об этом, Алонзо. Забирай нагваля, и пусть духи сберегут тебя от этого дьявола, раз уж ты сам ввязался в эту игру…

Нуто мало что понял из этого разговора, кроме того, что получил ещё один шанс на жизнь.

Вскоре сделалось очень тихо. Шаги соплеменников смолкли в ночной тишине, и кто-то очень аккуратно начал стаскивать мешок с его головы и распутывать руки.

-Ну, здравствуй. — Заговорил мужчина, едва взгляды их встретились — европейца средних лет и мальчика-индейца, не казавшегося напуганным, скорее, обречённым. — Не бойся меня, я пришёл, чтобы помочь тебе. Ты мне веришь?

***

Свет и тьма сошлись в душе Нуто, смотрящего на закат далёкой чужой страны, тонувший за частыми стволами высоких деревьев. Здесь всё было не так, в мире белых людей и их мягкого кошачьего языка, что юноша выучил буквально за полгода, но упрямо отказывался использовать его. Лишь когда того требовала ситуация, Нуто порывисто и протестующе произносил вслух то, что от него требовалось, и чаще молчал, переполненный гневом и злостью на весь мир, сделавший его изгоем.

Нет, конечно же изгоем его сделал не мир в целом, а его родное племя, обитавшее далеко в Центральной Мексике, и оставленное глубоко в прошлом, но, увы, по сей день не забытое потрясающей памятью молого индейца. И он изо дня в день перебирал, как камушки в воде, события прошлого, приведшие его на этот европейский континент, отделённый от его родного мира огромным Атлантическим океаном.