Неторопливо зашел в подъезд, потопал по лестнице на свой третий этаж — какая-никакая тренировка. Временно, пока принимаю лекарства, пришлось отказаться и от физических нагрузок, а тело сразу почувствовало данную ему слабину. Впрочем, это сейчас меня тоже мало волновало…

Сегодня впервые я решил ночевать дома, да и то только потому, что мама с отцом неожиданно уехали в гости к матери Сашки Рожкова по случаю дня рождения последней. И надо бы, конечно, было позвонить и поздравить Марию Григорьевну, которая никогда о моих праздниках не забывала, да только мне не хотелось. В памяти смутно маячило, что будто бы в тот день, когда я поздравлял ее последний раз, у нее был юбилей и дело было осенью, а сейчас — середина лета… Хотя, я вечно о таких вещах забывал, и делал их обычно только после напоминания матери. Вот и сегодня… Возможно, мать предупреждала, да только для меня почему-то стало неожиданностью, что они с отцом куда-то сегодня уедут. А когда узнал, решил ехать в свою квартиру — смысл пиликать на окраину города, если все равно там придется быть одному?

Квартира встретила меня тишиной и полной темнотой. Не включая свет, я прошел в спальню и начал раздеваться. В сумерках казалось, что в комнатах порядок, хотя я точно помнил, что уезжая к родителям, все здесь разбросал и убирать не стал. С тоской подумал о том, что хочется есть, а из съестного в холодильнике только пельмени. Натянул спортивные штаны, посмотрел на стопку футболок — мать что ли приезжала и погладила? Ничего не говорила вроде… Пожал плечами и пошел в кухню варить пельмени.

То, что в квартире я не один, понял не сразу. Из темной прихожей лежащий на диване в зале человек был еле различим. Но там кто-то был — факт! Вор? Ага, украл мои несметные богатства, умаялся и прилег отдохнуть! Вероника с Максом поругалась — было однажды такое, и у сестры имелся ключ? Чтобы не разбудить и не напугать, включил свет в ванной, так чтобы мне было видно, а ей не мешал и осторожно заглянул в комнату.

И не поверил своим глазам. На моем диване, укрывшись пледом, мирно спала Эмма! Зажмурил глаза, пытаясь вспомнить, есть ли у моих лекарств такой побочный эффект, как галлюцинации, или нет. Но ничего не изменилось. Эмма все так же лежала, свернувшись калачиком и разметав по маленькой подушке длинные светлые пряди волос.

Долго, очень долго стоял я посреди комнаты, то ли не решаясь подойти, то ли из-за своей временной заторможенности не зная, как это лучше сделать. Глаза привыкли к темноте. В последние дни я стал замечать, что на моем лице практически отсутствует мимика — я был безразличен ко всему и очень спокоен. А тут вдруг с удивлением понял, что улыбаюсь!

Так и смотрел бы, наверное, бесконечно, если бы она не открыла глаза. Вскрикнув, подхватилась на диване, вжимаясь в спинку.

— Эмма, это я. Не бойся!

Что я там хотел? Держаться подальше? Боялся причинить вред? Хотел вылечиться и только потом, поняв наверняка, что больше не опасен, прийти к ним? Все эти благие намерения мигом вылетели из моей головы в тот момент, когда она сказала:

— А я тебя жду. Не прогонишь?

Я не знаю, куда делась моя заторможенность, когда шагнул к ней. Правда, толком и сам не понял, как оказался на диване, как усадил к себе на колени. Просто вот я стоял посреди зала — а вот уже сижу с Эммой на руках! И она молчит. Только руки обнимают мои плечи. Только сердце бешено бьется где-то рядом с моим.

— Как ты…

— Ключ у твоей мамы взяла.

И, видимо, что-то решив для себя, начала высказывать явно заготовленную речь:

— Я не знаю, может быть, я не вовремя. Может быть, тебе хотелось одному побыть. Но я соскучилась очень. Я так ждала тебя. Если захочешь, я… завтра утром уеду домой. Если захочешь, могу… только по вечерам к тебе приезжать. Только не прогоняй меня, пожалуйста!

Мне хотелось пошутить, сказать что-то легкое, простое, чтобы из ее голоса исчезла вот эта горькая дрожь, чтобы руки не цеплялись с таким страхом за мою рубаху. Мне хотелось сказать что-то такое же трогательное, ласковое, чтобы она поняла, ЧТО значит для меня. Но мозг отказывался придумывать, и в блаженной эйфории я сумел выдохнуть только:

— Я люблю тебя. Я очень тебя люблю.

— А давай, вот здесь на стене фотографии повесим? Ну, как у твоих родителей? Новые и старые… Дети сами по себе, все вместе… родственники… А? Как ты думаешь?

Я собирал мебель — гостиную, которую привезли уже две недели назад. Времени на сборку не было, а нанимать кого-то не хотелось — иногда очень нужно было побыть в тишине. И дело здесь было вовсе не в том, что я скучал по одиночеству, а в возможности умыкнуть из квартиры, от детей, Эмму — она неизменно вызывалась мне помогать. И сейчас стояла на стуле и прикладывала к стене пустую рамку для фотографий, видимо, представляя себе, где и что будет висеть.

— Ну если хочешь, давай повесим.

Рамка замерла в руках, Эмма повернулась, нахмурив брови:

— Если я хочу? Нет, Пашенька! Так не пойдет! Я хочу знать, чего хочешь ты!

Полгода мы жили вместе. Два месяца обустраивали новый, недавно купленный дом. Эмма была замечательной матерью и женой — всегда в хорошем настроении, всегда с улыбкой, всегда всем рада. Мы не то, чтобы поругаться, даже не поспорили ни разу! А тут вдруг — брови эти! И взгляд!

— Не знаю. Я бы предпочел, чтобы здесь твои рисунки висели. И Андрюхины. У него хорошо получаться стало. А фотки — не хочу, к чему повторяться?

Отложив на пол шуруповерт, я присел на табуретку и посмотрел на жену. Она тоже спустилась на свой стул. Села, уперла локти в колени и, положив на кулачки голову, расстроенно сказала:

— А я уже фотографии напечатала. И рамки купила…

— Тогда делай! Или… или можно на стене возле лестницы на второй этаж их повесить! А что, люди будут подниматься, и любоваться нами!

— Ага! И кто-нибудь обязательно шею себе свернет!

Я не узнавал ее. Глаза на мокром месте. И все почему? Из-за глупости какой-то! Совсем не похоже на мою Эмму! Забыв о несобранной гостиной — лежала две недели и еще полежит, а улыбку на лице любимой женщины я хотел видеть сейчас — встал и пошел к ней.

Молча подхватил на руки и, не обращая внимания на сопротивление, понес туда, где у нас всегда было полное взаимопонимание — в постель. И когда положил, прижав к незастеленному матрасу руки, накрыв своим телом, когда поцеловал, как всегда моментально возбуждаясь, она ответила тут же!

И что странно, словно забыв о недавнем сопротивлении, Эмма задрожавшими по непонятной мне причине руками вдруг начала рвать на мне футболку! Эт-то уже интересно… Такая сильная ответная реакция, конечно, меня равнодушным оставить не могла. Приподняв ее, быстро стянул через голову свою клетчатую рубашку, которую Эмма всегда надевала в этом доме, прикусил напряженные, натянувшие бюстгальтер, сосочки и услышал ее первый стон! Так быстро? Покачал головой — она потому не в духе была, что хотела любви, а я, дурак, шурпы крутил! Начал спускаться вниз, целуя живот, обрисовывая языком впадину пупка. Положил руки на резинку обтягивающих черных штанишек и медленно потянул их вниз. Эмма нетерпеливо ерзала на кровати, а потом вообще, оттолкнула меня, просунула большие пальцы рук под резинку и вместе с трусиками стащила свою одежду, тут же отбрасывая ее прочь и притягивая меня за волосы к себе, впиваясь в губы так отчаянно, будто ей не хватало воздуха!