Я добрый бог. Убиваю только тех, кто в меня верит.

Для единственной жизни могло бы быть и поинтереснее!

До точки

Ее тошнило и температурило, она жевала горячим ртом свое правое запястье и думала о книге. Каждый раз, когда она доходила до точки, ручка ломалась. Платье было ей велико внутри и мало снаружи. Она оторвала кусочек от подола и съела с приправой из косой ухмылки.

«Мировая справедливость — это алкоголь, газета и немного нервов. Я не хочу быть песней, я только танцую, да и то не по горизонтали. Евнухи и их подруги, волы с позолоченными лбами и многогранные пирамиды, извилистые языки писателей, маринованные девушки из библиотек и ателье: все хотят быть любимыми, но не умеют даже улыбаться.

Заснеженные фолианты и книги из камня, сожженные рукописи и тетради из листов салата, тома вымышленные и выпиленные из дерева, испеченные в виде просфор и печатных пряников — все они нечитабельны», — думала ее часть в районе горла, где сильнее всего болело.

Настоящая книга представлялась чем-то вроде кипы ярких-ярких многомерных пластинок, содержащих разноцветные сложные узоры, связанные друг с другом. Книга была одновременно целой и компактной, простой и сложной, как изъеденное термитами дерево, легко показывала любое свое место, но содержала многочисленные темные закоулки.

Когда она отвлеклась от мысли о книге, то увидела на запястье полукруглые следы зубов и засос между ними. «Чуть сама себя не съела», — засмеялась одним ощущением, не улыбнувшись снаружи. Потом перестала улыбаться внутри, но засмеялась губами.

«Только ветер читает мои страницы, и не знаю, понимает ли он их. Но, по крайней мере, вижу, что перелистывает».

Время

Солнечной ночью на мир напала неожиданность. Сущность была двойной: передняя сторона хотела жить, задняя не хотела умирать. Болели слова, болела книга, буквы были поражены, предложения разъедены, окончания отваливались. Можно было оставаться животным, можно было стремиться в человеки. Ну а экзамен на ангела сдавали лишь немногие.

Необходимость жить казалась четверорукой ящерицей, синим цветом, легким прикосновением и была закодирована в первой строчке стиха. Она звучала так: «Умывайся — и тебя не узнают». Время текло крестообразно, между вперед-назад и вправо-налево не существовало принципиальной разницы. Ефросинья ставила точки посередине и не знала, куда же ей пойти. Везде было знакомо, везде было время. Оно расходилось кругами, оно потрескалось и сыпалось воронкой. Было очень трудно измениться там, где и так уже все слишком изменчиво. Нежные песни были лишены нот, но ноги шли в пляс под сердечный ритм. Бестолковые шаги сворачивали вправо и влево: человечество успело создать много танцев. Животные тоже любили танцевать, и пели они неплохо, слаженно. Лягушки курлыкали хором, волки завывали. Было колебательно. Звук имел волновую природу и затапливал как море. Ефросинья поплыла, качаясь на синусоидах, звук нарастал и уменьшался, в нем была печальная красота. Он догонял сам себя, иногда опережал. Иногда он звучал раньше, чем дернулись струны. Лицо при этом менялось на двойника или тройника. Нужно было забыть, как тебя звали, но этого не хотелось.

На листе бумаги был нарисован план будущего, в том числе рождение и смерть. Воздух заболел песней, кто-то вдали шуршал мелодиями, но в них не было ничего гармоничного. В гармониях не содержалось мелодий, слова были несогласны со своим смыслом. Мир стремительно кончался. Было жалко все, особенно книги. Начиналась эра всеобщего просветления. Получить в руки инструмент было удачей, но пользоваться им — означало затрачивать время и внимание, а этого всем неохота. Поэтому ученик и учитель не имели преимуществ. Просветленным мог стать любой, но люди не спешили. Они держались за традиционные ценности: иерархия, территориальность, имущественное расслоение. Особенно им нравились телевидение и интернет. Но на самом деле терять было нечего — только боль. Отныне ничего не болело, но очень хотелось играть. Невозможное стало доступно каждому. Люди обладали сверхспособностями и с трудом к этому привыкали.

Алфавит

Температура спала.

Она лежала на кровати, как на краю пропасти, и вспоминала одну из жизней, где она была замужем за человеком с именем на букву Р. Когда разводились, она написала ему алфавитный список причин развода из 300 пунктов, начиная с того, что он «абсолютный алкоголик» и кончая тем, что «ядовитая язва». После развода она навеки осталась одна, а он немедленно женился еще несколько раз.

В честь этого вспоминания она записала вещи в своей комнате по алфавиту.

Абажур, бумага, вода, воздух гитара, Ефросинья, зеркало, кастрюля, ключи, книги, кровать, кружка, лавка, лампа, ложка, масло, матрас, обувь, одежда, окна, подушка, пол, порог, потолок, почерк, простыня, радость, ручка, салат, сахар, свет, соль, стены, стол, стул, табуретка, тарелки, умывальник, хлеб, чай, чайник, чернила, яблоко.

Чтобы не забыть, в каком она сейчас мире, стала оглядываться, запоминая свою комнату, свои вещи и их тени, потолок, кислород, который вдыхала, и тяжесть своего тела.

Стена прикасалась прохладой к шее и между лопаток, резинка трусов чуть жала, кровать давала не очень верную опору, чуть впиваясь в бедро деревянным краем.

Она смотрела на свои руки, пытаясь понять, красивые они или нет. Из тишины, фальшиво гудя, прилетел комар. Его звук то увеличивался до размеров комнаты, то уменьшался в ниточку. Он перемещался вокруг головы, она стала грызть ногти, ощущая его сферические координаты, пока он не плюхнулся щекотной тяжестью ей под глаз. Она могла бы посчитать лапки, которыми топталось жадное насекомое. Мир был настоящим и выражался фразой «Не понял — не ешь».

В знак согласия она заснула.

Тигр

На самом деле ты сидишь в Питере на крыше. Хорошая погода, с неба сыплются конфеты драже. Ты шевелишь пальцем ноги в сандалии. Но это тоже сон. Вообще-то ты сидишь на кухне с мамой. Но не с настоящей, которая злая и матерится, а с хорошей. Она кормит тебя блинами со сметаной и рассказывает рецепт, как их готовить. Вырезать буквы из книги, смешать с собственной слюной, добавить хлеба и соли, испечь молча, кормить только своих детей. Подавать на тарелке, украшая зеленью и живыми птицами.

Но это тебе тоже снится.

На самом деле ты тигр, сидящий в зоопарке за решеткой, у тебя болит задняя лапа, и на твое лицо и тело день-деньской таращится куча бессмысленных человеческих морд, пожирающих чипсы с пивом и мороженое. Ты должен хорошо притворяться зверем у всех на глазах, а в это время вынимать деньги из кошельков так, чтобы никто не почувствовал. Они смотрят, но не видят открытыми-открытыми глазами.

Но и это сон.

Шевели пальцами ног, как будто играешь на рояле. Откроется заслоночка в сердце. Там живет существо, которое является тобой, но ты этого не признаешь и даже стесняешься.