* * *

Все это еще раз утвердило меня во мнении, что надо покидать пост министра. Почему я не отказался от этой должности до заседания Верховного Совета? Мне казалось, что такое решение будет воспринято как капитуляция, признание поражения нашей команды. Нет, надо было добиться утверждения моей кандидатуры, рассказать о наших достижениях не только Верховному Совету, но и всей стране. Мне кажется, это удалось сделать, поскольку шла прямая трансляция заседания. Да ив Верховном Совете лишь двадцать человек выступили против.

В целом в системе здравоохранения мое утверждение было воспринято благожелательно. Поздравил меня и Н. И. Рыжков. Единственный, кому это уже было безразлично, был глава государства М. Горбачев.

В тот период журналисты и некоторые депутаты развернули острую дискуссию по двум вопросам — привилегиям и Чернобылю. Эти обсуждения носили больше популистский характер и не решали основных проблем жизни страны и ее будущего. Горбачев (в отличие от Ельцина) почему-то очень остро воспринимал выступления по поводу привилегий. Он, по моему представлению, терялся, когда некоторые депутаты, вроде Э. Памфиловой, требовали ликвидации любых привилегий для руководителей партии, государства, членов правительства. Он расценивал их не иначе как «глас народа», забывая о лицемерии и популизме людей. Та же Э. Памфилова, став министром при Б. Ельцине, молчала не только о привилегиях, но и о строительстве новых дач, реконструкции президентских апартаментов, стоивших миллионы долларов, мало того, и сама пользовалась благами, положенными министру, против которых когда-то выступала.

Несколько раз М. Горбачев звонил мне по поводу ликвидации 4-го управления, осуществлявшего медицинскую и санаторную помощь не только руководителям государства и членам правительства, но и большому кругу деятелей науки и искусства, видным военачальникам, писателям. Мне до боли в сердце было тяжело представлять, как рухнет лучшая в мире система оказания медицинской помощи, становлению которой было отдано двадцать лет жизни. Горбачев не воспринимал моих доводов, повторяя избитые фразы, что демократия не совместима с привилегиями.

Последний наш разговор состоялся в декабре 1989 года. М. Горбачев искал меня в связи с событиями в Баку, куда надо было срочно направить медицинские отряды, чтобы оказать помощь сотням пострадавших. Он даже не знал, что я нахожусь в больнице в тяжелом состоянии после автомобильной катастрофы. Выразив соболезнование, он вернулся к вопросу о ликвидации 4-го управления. Повторив свои доводы, я просил сохранить созданную систему, может быть, расширив или изменив контингент, ибо легче всего разрушать, но очень трудно создавать. Видимо, Горбачев хотел предстать в облике защитника интересов народа, демократа, ибо вскоре я получил решение о преобразовании 4-го управления с выводом из его состава лучших учреждений — спецбольницы на Мичуринском проспекте, большинства санаториев. Уверен, что большую роль в этих решениях сыграл страх перед популистскими заявлениями Б. Ельцина, громившего в статьях и выступлениях привилегии «слуг народа». В этом еще раз проявилась слабость Горбачева, который не смог дать достойный отпор Ельцину.

Первое, что сделал Ельцин, захватив власть, — восстановил в новом виде 4-е управление. Были возвращены и больница на Мичуринском проспекте, и санатории на Северном Кавказе, и многие другие учреждения. Решительный Ельцин не испугался, в отличие от Горбачева, «гласа народа». Но что потеряно, того уж не вернешь. Новому управлению, по мнению всех моих коллег — академиков и профессоров, да и пациентов, по всем параметрам было далеко до бывшего 4-го управления. Да что там 4-е управление, если была разрушена великая держава.

В марте 1990 года, покидая пост министра, я в последний раз встретился с М. Горбачевым. Он никогда раньше не выглядел таким озабоченным и растерянным. Мы ни словом не обмолвились, как раньше, ни о ситуации в стране, ни о его планах на ближайшее будущее. Мне показалось, что в тот период его больше беспокоила борьба со старой гвардией в партийном руководстве, чем с зарождающимся мощным движением так называемых демократов. Вспоминая появившуюся в журнале «Штерн» фотографию, на которой мы были засняты с ним в годы молодости в Архызе, он вдруг перевел разговор на заявления некоторых функционеров о нечестных путях, которыми якобы он пришел к власти. Именно они, по его мнению, были основным препятствием для развития перестройки и выхода страны из кризиса. Встреча была недолгой. Хотя Михаил Сергеевич, прощаясь, говорил хорошие слова о том, что настоящая дружба остается навсегда, я по опыту последних лет понимал, что мы с ним вряд ли когда-нибудь встретимся.

В конце 1991 года, когда М. Горбачев номинально еще был президентом Советского Союза, в журнале «Столица» появилась статья С. Лена, лауреата Международной премии Даля, который сделал интересное заключение: «Каковы бы ни были личные цели и планы Горбачева в 1985 году, как бы он ни „перестраивался“ в течение шести лет, объективно Горбачев, маневрируя и игнорируя, совершил мировую антикоммунистическую революцию и завершил ее почти бескровно!» Сегодня с таким выводом согласятся, вероятно, все.

* * *

…25 декабря 1991 года был обычный рабочий день, хмурый и неприветливый, как часто бывает в это время года. В обыденных предновогодних заботах, задерганные политиками всех мастей, запуганные предстоящим повышением цен, обнищанием и безработицей, потерявшие веру в любые идеи, мало кто из простых граждан Советского Союза задумывался над тем, что формально это последний день их Родины, одной из двух сверхдержав на нашей планете.

Растерянный, поникший, даже как будто сгорбившийся, Горбачев выступил с обращением по телевидению. Нельзя было без горечи смотреть на жалкого Президента Советского Союза, отрекавшегося от своего «престола», своими руками, а вернее, своей политикой и своим поведением разрушившего великую страну. И впрямь, как сказал Наполеон, убегая из России: «От великого до смешного один шаг».

Мне, наверное, как и многим, стало не по себе, когда я увидел на экране телевизора, как опускается флаг СССР и вместо него над Кремлем поднимается флаг России. Но какой России — той, которую в XVIII–XX веках уважал и и боялись в Европе, которая во многом определяла политический климат во всем мире? Нет. Это был флаг побежденной и униженной России, сброшенной с пьедестала великой державы. В этоттрагический день говорил только побежденный Горбачев, победители — американцы, мечтавшие разрушить Советский Союз, и Ельцин — молчали.

Не было пушечных салютов, военных парадов, фейерверков, праздничных приемов. Объяснимо молчание американцев — они знали, что в создавшейся ситуации лучше промолчать, чтобы не обижать «друга Горбачева», который помог воплотить в жизнь их мечту. Почему торжество Б. Ельцина не выплеснулось наружу, трудно сказать — может, все-таки совесть мучила, а может быть, уже просто шло торжественное застолье. Рассказал же А. Коржаков, как после расстрела Белого дома в 1993 году пировали в Кремле в то время, когда еще не остыли трупы убитых.

Вчитайтесь в строки его воспоминаний. Как кощунственно звучат признания А. Коржакова: «Около 18 часов 4 октября 93-го, благополучно сдав мятежников с рук на руки, мы с Барсуковым прямо из Лефортово поехали в Кремль, на доклад. Президента не застали в кабинете, он был в банкетном зале. С удивлением я обнаружил, что торжество в честь победы началось задолго до победы и уже подходит к концу… Нам налили до краев по большому фужеру водки. Легко залпом выпив, мы присоединились к общему веселью».