Я продолжал вчитываться во все новые и новые сообщения, высвечивающиеся на экране, иногда делая пометки в блокноте.

Честно говоря, я не слишком уверенно чувствовал себя в этом море информации и немного завидовал умению ориентироваться в нем Клэр Дюбойс. Однако этот поиск мне не хотелось перекладывать на ее плечи.

Подняв глаза, я увидел Джоанн, стоявшую между кухней и гостиной, прислонившись к косяку двери. Ее хмурое, но довольно привлекательное лицо уже отчасти утратило выражение оцепенелой покорности судьбе. Я сохранил избранные страницы материалов в зашифрованном файле, а потом ввел защитный пароль, ограничивающий доступ к компьютеру посторонним.

Потом я еще некоторое время смотрел на потемневший монитор, а перед моими глазами почему-то кружились образы шахматных фигур, когда я размышлял о том, что узнал о сенаторе Стивенсоне. Потом я поднялся и подошел к двери, кивнув Джоанн.

Внутри этот наш явочный дом был на удивление уютным. Многие мои женщины-клиентки просто влюблялись в него. И даже некоторые мужчины. Как ни странно, но когда за тобой охотится преступник, инстинкт обустройства в милом сердцу гнездышке только растет, как надуваемый гелием воздушный шар в магазине «Холлмарк». Однажды, проснувшись утром, я обнаружил, что мои подопечные поменяли местами всю мебель по своему вкусу. А еще раз я испытал настоящий шок, узнав, что пара, находившаяся под моей охраной, решила немедленно поменяться шторами в спальнях, и они проделали эту операцию, стоя во весь рост перед ничем не прикрытыми окнами.

Именно из-за комфорта я любил этот конспиративный дом больше других. Не собственного удобства ради, разумеется. Просто спокойствие клиентов делало и мою жизнь намного легче.

Джоанн взялась за пульт от телевизора:

— Можно включить?

— Конечно.

И она стала щелкать каналами, вероятно, желая выяснить, попали ли мы в сводки новостей. Мы, конечно же, в них попали, хотя никаких имен не называлось. «Вероятно, перестрелка была связана с группировками, принадлежавшими к организованной преступности» — так кратко охарактеризовал происшествие в «Хиллсайд Инн» ведущий выпуска. История была упомянута мельком, когда обсуждали шансы местной футбольной команды попасть в финал чемпионата, очередной взрыв бомбы, приведенной в действие фанатиком-самоубийцей в Иерусалиме, заявление кандидата в верховные судьи с призывом к демонстрантам у Капитолия воздерживаться от актов насилия, потому что там уже были зафиксированы случаи плевков друг в друга и метания пивных бутылок. Я же только мысленно поблагодарил их — ибо это они помогли мне благополучно добраться до места ловушки на Лавинга.

Джоанн сидела, глядя на экран и сжимая в руке бокал с содовой. Потом двумя растопыренными пальцами убрала со лба прядь светлых и мягких волос. Через плечо у нее по-прежнему свисала сумка.

Привычные вещи успокаивают…

Но тут она неожиданно посмотрела на меня и сказала, словно продолжая разговор, который мы с нею начали уже давно:

— Он очень расстроен. Это я о Райане. Очень. Он чувствует себя виноватым в том, что навлек на нас все это. А справляться с чувством вины ему никогда не удавалось. В таких случаях он начинает злиться. Только не воспринимайте это на свой счет.

Вероятно, Джоанн имела в виду его вызывающие заявления о том, что он стреляет лучше всех нас, вместе взятых.

Или намеки на то, что мы трусы, которые боятся конфронтации с Лавингом.

— Я все понимаю. — И я на самом деле понимал его чувства.

Он ведь так до конца и не пришел в себя после той перестрелки в магазине. И дело здесь не в ране, не в том, что он охромел, — с этим Райан в основном смирился. Тут, скорее, вопрос психологии. Как на него это повлияло. Ему пришлось заняться кабинетной работой. А он любил свою профессию патрульного. Этим и его отец занимался, только в Балтиморе. Когда Райана перевели в отдел борьбы с экономической преступностью, отец, как ему показалось, перестал уважать его.

Я припомнил, что родители Райана уже умерли. Интересно, как складывались отношения между отцом и сыном ближе к концу? Мой отец умер молодым, и у меня навсегда остались сожаления о том, что я, слишком занятый, пропустил его день рождения, который оказался последним.

Еще я, конечно, горевал, что из-за ранней смерти он не был на первом дне рождения моего сына.

— Он, само собой, выполняет порученную работу, но не может отдаваться ей всем сердцем, — продолжала Джоанн. — А теперь они все чаще заставляют его заниматься чисто организационными делами.

Она сделала паузу.

— На службе знают, что он стал выпивать. Райан думает, что ему удается это скрывать. Но нет. Такое не спрячешь.

Я невольно подумал, как тяжело было бы для меня самого остаться без моей нынешней работы — не играть больше в смертельные игры с людьми, подобными Генри Лавингу, не спасать жизни своих подопечных.

Но я, понятное дело, не мог обсуждать эту тему с Джоанн. Мне всегда приходится быть крайне осторожным в том, что я сообщаю о себе людям, которых охраняю. Это правило профессии. Они могли случайно что-нибудь выболтать о тебе, если бы попались в руки «дознавателю», или даже в беседе с журналистами. Но есть и другая причина. Пути «пастуха» и его клиента неизбежно и быстро разойдутся. Это так же неотвратимо, как смена времен года. А потому не нужно, чтобы возникали какие-то связующие нити, которые будет трудно рвать с эмоциональной точки зрения. Именно поэтому Эйб Фэллоу всегда учил нас думать об этих людях только как о клиентах, не более того.

«Они должны оставаться для тебя безликими, Корт. В нашем деле нет места третьему измерению. Ты и сам должен быть для них фигуркой, вырезанной из картона. И точно так же тебе следует смотреть на них. Тебе нужно знать о них минимум, необходимый, чтобы сохранить им жизни. Не привыкай называть их фамильярно по именам, не рассматривай фотографии их детишек, не спрашивай, как они себя чувствуют, если только вы не побывали в перестрелке и тебе нужно выяснить, вызывать ли „скорую“».

Однако по иронии судьбы клиенты обожали беседовать со своими «пастухами». О, как же им хотелось всем с тобой поделиться! Отчасти это угроза гибели делала их такими разговорчивыми. Иной раз их откровенность граничила с исповедью. В своей жизни они что-то сделали не так — а с кем этого не случается, скажите? — и, разговаривая, стремились избавиться от чувства вины. Конечно, важно было и то, что я не представлял для них угрозы. В их жизни я входил на двенадцать часов, на пару дней, на несколько недель в самых крайних случаях. Они знали, что под конец я исчезну, не имея никакой возможности выдать их секреты друзьям или близким.

И я их выслушивал, порой поддакивая, но никогда не поощрял к откровенности и не выносил никаких суждений. Частично это было, конечно же, оправдано и тактически: чем больше они мне доверяли и чувствовали зависимость от меня, тем охотнее выполняли мои указания — быстро и без лишних вопросов.

Джоанн посмотрела на мой компьютер, хотя я развернул дисплей так, чтобы она не могла его видеть.