litbaza книги онлайнРазная литератураНовейшая история еврейского народа. Том 3 - Семен Маркович Дубнов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 45 46 47 48 49 50 51 52 53 ... 139
Перейти на страницу:
благодарности и преданности. Молодежь, прошедшая через русскую школу, устреми­лась к культурному слиянию с русским обществом. Ассимиляция, «обрусение» — стали лозунгом дня. Политические идеалы молодой России стали священными заповедями для еврейской интеллигенции. И вдруг тот русский народ, с которым прогрессивные силы еврей­ства начали сближаться, выдвинул из своей среды банды громил и насильников; правительство решительно стало на путь реакции и юдофобии, а русское либеральное общество выразило очень мало сочувствия разгромленной и униженной нации. Громко звучал го­лос враждебной прессы («Новое время», «Русь» и др.), слабо защи­щала евреев пресса либеральная, сдавленная тисками цензуры («Го­лос», «Порядок» и др.). Даже публицисты леворадикальной партии, группировавшиеся вокруг журнала «Отечественные записки», смот­рели на погромы лишь как на дикую форму нормальной экономи­ческой борьбы; всю сложную еврейскую проблему с ее вековым тра­гизмом они вообще трактовали как второстепенный социально-эко­номический вопрос. Только один из русских писателей, сатирик Щедрин-Салтыков, испытал душевное потрясение перед зрелищем новых мук старого народа. Он излил свое чувство в несвойственной ему лирической тираде в статье, написанной летом 1882 г. («Июль­ское веяние»), после завершения первого цикла погромов: «История никогда не начертала на своих страницах вопроса более тяжелого, более чуждого человечности, более мучительного, нежели вопрос ев­рейский... Нет более надрывающей сердце повести, чем повесть это­го бесконечного истязания человека человеком». Щедрин был единственный из крупных русских писателей, откликнувшийся на еврейское горе; Тургенев и Толстой молчали, хотя от них ждали слова протеста, между тем как с горячими протестами выступили литературные корифеи Запада — Виктор Гюго, Ренан и многие другие. Холодно отнеслось русское общество к жгучей муке ев­рейства. Болезненно почувствовало эту холодность еврейское об­разованное общество; началась полоса разочарования в идеалах ассимиляции.

Сначала это разочарование прорывалось в грустных жало­бах кающихся ассимиляторов. «Просвещенные еврейские силы, — исповедуется один из них еще в первые месяцы погромов, — отшат­нулись от своей истории, забыли свои традиции, презрели все то, что могло им дать понятие о себе как о членах вечного народа. В ка-

ком плачевном положении очутились эти «сливавшиеся», вчераш­ние проповедники самоотречения! Жизнь потребовала самоопреде­ления; положение меж двух стульев стало теперь невыносимо. Логи­ка события приводит к альтернативе: или открыто объявить себя ренегатом, или же принять на себя долю в страданиях всего народа». Другой представитель еврейской интеллигенции пишет в конце 1881 года редактору русско-еврейского журнала: «Когда подумаю о том, что с нами сделали, как нас учили полюбить Россию и русское слово, как нас заманили и заставили ввести в семейство русский язык и все русское, как наши дети другого языка не знают, кроме русского, и как нас теперь отталкивают и гонят, — то сердце переполняется са­мым едким отчаянием». Даже в рядах еврейской революционной молодежи, где полное слияние с русским пролетариатом казалось не­пререкаемою догмою, послышались голоса кающихся: «В Елисаветграде впервые раздался крик: долой жидов!.. И мы, как народники (русские), думали, что это признак русской революции, что сначала она отразится на евреях, а потом пойдет дальше вглубь и вширь. За­тем начались киевские беспорядки, описание которых нельзя было читать без содрогания, и все-таки мы были убеждены, что наше дело сторона: мы ведь принадлежим к русскому народу, русское общество, русская интеллигенция с нами заодно. Как это смешно, ребячески наивно!»[15].

Русско-еврейская литература того времени полна такими жало­бами разочарованных интеллигентов. Не всегда это покаянное на­строение приводило к положительным результатам. Одни, сроднив­шиеся с русскою культурою, не нашли уже пути возврата к еврейству и потонули в волне полной ассимиляции; другие, напротив, от полу­ченного удара были отброшены далеко назад и провозгласили ло­зунг «Домой!», в смысле отречения от всяких стремлений к внутрен­ним реформам. В значительной части еврейского общества переме­на настроения вызвала определенный поворот в сторону националь­ной идеологии. Идея борьбы за национальное возрождение в самой России тогда еще не созрела; под впечатлением первых погромов спасение еврейства связывалось, главным образом, с идеей эмигра­ции. Сторонники американской эмиграции не без основания видели в ней начало создания нового, свободного центра диаспоры. В стихо­творении «К сестре Рухаме», написанном после балтского погро­ма, поэт Л. Гордон обращается к «дочери Якова, изнасилованной сыном Хамора» (намек на Бытие, гл. 34, с игрою слов «бен-Хамор» — сын осла), с следующим призывом: «Встань, сестра, пой­дем туда, где свет свободы сияет над всякой плотью, озаряет всякую душу, где дорог всякий, созданный по образу Божию, где человека не унижают за его народность и его Бога. Там не будут тебя грабить негодяи, там не будут над тобою ругаться, Рухама, сестра моя». Не­которые сторонники американской эмиграции мечтали о концент­рации значительных масс в малонаселенных штатах, где впоследствии можно добиться широкой автономии[16].

Наряду с этой идеей перемещения центров внутри диаспоры, родилась в муках погромной эпохи идея отрицания диаспоры во имя возрождения национального центра в Палестине. Первым идеоло­гом нового «палестинофильства» был М. Л. Лилиенблюм, писа­тель-радикал, раньше выступавший с проповедью реформы иудаиз­ма (том II, § 48). Уже осенью 1881 года появились в «Рассвете» статьи этого писателя, имевшие целью обосновать едва зародившуюся идею колонизации Палестины как задачу общенациональную. Лилиен­блюм доказывал, что причина всех исторических бедствий еврейско­го народа в том, что он во всех странах чужой, инородный эле­мент, в целом не сливающийся с народом-хозяином данной тер­ритории; хозяин терпит своего жильца, пока это ему выгодно, а при малейшем неудобстве стремится выжить его. В средние века нас пре­следовали вследствие религиозного фанатизма, теперь начинают преследовать по мотивам национальным и экономическим, и эта «вторая глава нашей истории будет иметь еще не мало кровавых стра­ниц». Положить конец еврейскому горю может только устранение его причины: нужно перестать быть чужими в разных странах и утвердиться в стране, где мы могли бы быть хозяевами. Такою стра­ною по историческому праву является для нас древняя родина Пале­стина. «Мы должны стремиться к колонизации Палестины так, что­бы в течение одного века евреи могли почти окончательно оставить негостеприимную Европу и переселиться в близкую к ней страну на­ших предков, на которую мы имеем право».

Эти мысли, развитые с тою упрощенною логичностью аргумен­тации, которая многим казалась неотразимою, вполне отвечали тог­дашнему паническому настроению масс, готовившихся к исходу из нового Египта. В эмиграционных кружках, возникших в начале 1882 года, было немало сторонников палестинской колонизации; между «американцами» и «палестинцами» кипели идейные споры. Моло­дой поэт С. Фруг пропел следующий восторженный марш исхода, озаглавив его библейским эпиграфом: «Скажи сынам Израиля — пусть идут!» (Исход XIV, 15):

И зорок глаз, и крепки ноги, и посох цел... Народ родной.

Чего ж ты стал среди дороги, поник седою

1 ... 45 46 47 48 49 50 51 52 53 ... 139
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?