И наконец, карамзинский оборот бросить на бумагу изменился почти до неузнаваемости – он принял форму глагола набросать (а в современном просторечии даже накидать). Бумага отпала за ненадобностью, поскольку, когда речь идет о набросках текста или рисунка, и так понятно, что в нашей культуре это делается на бумаге, а не на пергаменте или бересте. Да и бумага в нынешнюю компьютерную эпоху не всегда присутствует физически.

Французский язык был законодателем мод для русского и английского в былые времена, но ныне он и сам подвергается “атаке” калек, в том числе синтаксических. Особенно если это канадский французский – непросто устоять перед кальками в англоязычном окружении. Так, современные франкофонные канадцы говорят sur mes vacances (“на каникулах”) по образцу английского on my vacations, хотя исконно по-французски полагается говорить en mes vacances (букв. “в каникулах”). Наряду с заменой одного предлога другим случается выпадение предлога там, где он исконно был. Французы, как и мы, в словосочетании со значением “отвечать на вопрос” используют предлог – répondre à une question. Но по-английски принято не “отвечать на вопрос”, а просто “отвечать вопрос” – answer a question. Поэтому и франкофонные канадцы начали говорить répondre une question.

Помимо этого, они используют пассивные конструкции:

Такие конструкции исторически были нормой для английского языка (Have you been answered?), но не для французского, где для выражения безличности исконно употреблялось специальное неопределенное местоимение on. Житель Франции сказал бы: On vous a répondu?

Канадцы заимствовали даже специфическую английскую конструкцию с инфинитивом, которая отсылает к будущему действию. Например:

Борцы за чистоту французского языка рвут на себе волосы, но остановить этот процесс не могут. Но в самом деле, не все же французскому влиять на другие языки. Почти тысячу лет английский выполнял по отношению к французскому пассивную роль неотесанного сельского ученика, которого необходимо просвещать и воспитывать. Немножко исторической справедливости, пожалуй, не помешает.

Истории с чеховской шляпой или англицизмами у франкофонных канадцев демонстрируют одну важную особенность синтаксических калек: они ассоциируются главным образом с безграмотностью, с нарушением речевых норм. Это отражается даже в научных работах, написанных людьми с профессиональной филологической подготовкой – лингвистами, переводчиками и преподавателями иностранных языков. Синтаксические кальки чаще рассматриваются в работах, посвященных ошибкам переводчиков, чем в работах о заимствованиях. Мой знакомый исследователь древней славянской письменности, заинтересовавшись проблемой греческого влияния, обнаружил, что синтаксические кальки в научной традиции считаются чем-то второстепенным или игнорируются[159].

Почему так происходит? Вероятно, потому, что синтаксическая калька распознается как калька только тогда, когда она явно нарушает нормы языка. Освоенные синтаксические кальки просто “невидимы”, даже для лингвистов, если они недостаточно глубоко знакомы с историей языкового узуса (а в упомянутом выше случае со старославянским языком такое знакомство невозможно, ведь мы не знаем, как говорили славяне в дописьменную эпоху). К счастью, у нас есть документированные примеры того, как “чужое” и “неправильное” постепенно становилось “своим” и нормативным.

Все современные носители русского языка привыкли к составному сказуемому выглядеть как-то: выглядеть хорошо, выглядеть довольным, выглядеть как иностранец и т. д. Но еще столетие назад эта конструкция вызывала нападки пуристов как безграмотная. Истории конструкции с глаголом-связкой выглядеть недавно посвятили целую статью филологи А. В. Зеленин и Д. В. Руднев[160].

По происхождению это двойная – семантическая и синтаксическая – калька с немецкого aussehen (aus– “вы-/из-” + sehen “смотреть”). В русском языке существовал глагол выглядеть, но значил он то же, что высмотреть. Например, у И. И. Лажечникова в романе “Последний Новик” (1833):

По мнению Зеленина и Руднева, современное составное сказуемое выглядеть (как-то) привнесли в русский язык обрусевшие немцы в 1830-х гг. Авторы статьи ссылаются на Н. С. Лескова, вложившего этот оборот в уста плохо говорящей по-русски немки (“Островитяне”, 1865–1866), и на мнение пуристов XIX – начала XX в., один из которых в запальчивости пообещал 25 рублей – по тем временам большие деньги – тому, кто найдет пример этой конструкции “у Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Гончарова, Достоевского и хотя бы даже у Л. Толстого и М. Е. Салтыкова-Щедрина”. Зеленин и Руднев отмечают, что в словарях XVIII – первой трети XIX в. этот глагол-связка отсутствует.

Однако обращение к Национальному корпусу русского языка показывает, что в реальности картина была несколько сложнее. Начнем с того, что свои 25 рублей филолог П. Д. Драганов (это он в 1909 г. объявил такое пари) явно проспорил: Салтыков-Щедрин употребляет конструкцию с выглядеть неоднократно. Причем, если в ранний период он еще закавычивал это слово как новое и непривычное (и солнце “выглядит” светлее – “Противоречия”, 1847), то позже обходился без кавычек (молодой шалуненок выглядит совсем иначе, нежели древний, промозглый шалунище – “Наша общественная жизнь”, 1863–1864).

Упоминать Достоевского тоже было весьма неосторожно:

Хоть Достоевский нередко изображал в своих произведениях карикатурных немцев с ломаной речью, но это говорит персонаж по имени Антон Антонович Сеточкин, в котором сложно заподозрить иностранное происхождение.