Кроме того, мы не будем рассматривать многочисленные “бродячие” пословицы и идиомы, которые настолько похожи во многих родственных и неродственных языках, что установить, кто у кого их заимствовал, крайне трудно, – например, такие как брать быка за рога или птичье молоко[168]. Нас будут интересовать только такие примеры, где источник заимствования надежно устанавливается.

Даже при таких ограничениях на поверку оказывается, что фразеологических калек в языках – огромное количество.

Первое место здесь принадлежит, конечно же, цитатам из Библии. Как ни упорствовали церковные иерархи, пытаясь объявить древние языки – иврит, латынь и греческий – сакральными, единственно возможными языками Библии, потребность в чтении на родном языке оказалась сильнее. Библию переводили на сотни языков – задолго до того, как в середине 1960-х гг. на Втором Ватиканском соборе католики окончательно упразднили обязательность богослужений на латыни. Парадоксальным образом современная РПЦ настаивает на сохранении церковнославянского в качестве особого сакрального языка богослужений, хотя более тысячи лет назад Кирилл и Мефодий, создавая славянские переводы Библии, боролись именно против представлений об особых сакральных языках и хотели, чтобы богослужение было понятно прихожанам. Просто за много веков кирилло-мефодиевские переводы перестали быть понятными восточнославянскому слуху. Так называемый Синодальный перевод на современный русский, по которому сейчас в основном и читают Библию миряне, вышел в 1876 г. и в официальной богослужебной практике РПЦ не используется[169].

В результате часть библейских фразеологизмов, бытующих в современном русском, церковнославянские по форме, а часть восходит к Синодальному переводу. Вот несколько примеров.

Мы видим, что первые четыре фразеологизма взяты из церковнославянского текста, а последние три опираются на русский. Есть и такие, которые совпадают в церковнославянской и в русской версиях: мерзость запустения, краеугольный камень, соль земли. Поэтому неясно, происходят ли они из церковнославянской Библии или из Синодального перевода[170].

Собственно говоря, для нас это и не имеет особого значения: ведь все они являются кальками с греческого. Напомним, что Ветхий Завет известен в православной традиции по греческому переводу, а Новый Завет, из которого взято большинство примеров в нашей таблице, изначально писался на греческом. Так что все библейские фразеологизмы и пословицы – заимствования.

Некоторые из библеизмов (так иногда называют эти языковые единицы) имеют международный характер. В западноевропейские языки они попадали другим путем, через посредство латинской Библии. Однако, поскольку переводчики библейских текстов стремились максимально дословно передавать афоризмы и аллегорические образы, то образовался солидный общий межъязыковой фонд библейской фразеологии. Например:

Обратим внимание, что не во всех языках одни и те же библеизмы одинаково распространены по употребительности и значению. Например, в немецкой Библии Мартина Лютера есть “глас вопиющего (буквально – проповедника) в пустыне” (eine Stimme eines Predigers in der Wüste), но расхожим фразеологизмом у немцев это выражение не стало. “Краеугольный камень” в немецком не имеет устойчивой формы и передается несколькими вариантами – Eckpfeiler, Grundstein, Grundpfeiler, тогда как Библия Лютера в этом месте дает слова Grundstein и Eckstein. Напротив, “обоюдоострый меч” четко прослеживается в немецком, английском и русском, а вот во французском этот фразеологизм неустойчив: слово “меч” утратило обязательность, оно не только легко заменяется каким-то другим (arme – просто “оружие”), но зачастую вообще отпадает, и сохраняется только словосочетание à double tranchant. Более того, французы, по-видимому, обычно не опознают в этом выражении библейскую цитату, в том числе потому, что в большинстве французских переводов Библии стоит épée à deux tranchants.

Поговорка про волка известна многим народам, но в немецком и русском она претерпела модификацию. В Евангелии волк приходит не в “шкуре”, а в “одежде” овцы – у Матфея стоит слово éndyma “плащ, верхняя одежда”. В английской Библии короля Иакова одежда осталась одеждой – clothing; у французов волк “переодет бараном” (déguisé en mouton). Однако и в церковнославянском, и в русском Синодальном переводе – тоже одежда, и в немецкой Библии Лютера стоит in Schafskleidern, а не Schafspelz. В идиоме же “одежда” стала “шкурой”.

Происхождение немецкого варианта со “шкурой” устанавливается точно: его активно употреблял сам же Лютер в своих проповедях[171]. В широкий литературный обиход он входит в XIX в., как раз после издания собрания сочинений Лютера. Проповедь, в отличие от богослужебного текста, – это жанр, позволяющий значительную свободу варьирования лексики. Лютер использовал слово Schafspelz как более лаконичное и вместе с тем более естественное. Какая же одежда на овце? Конечно, на ней шкура! Возможно, на форму фразеологизма оказали влияние и переводы басен Эзопа, у которого тоже есть сюжет о волке в овечьей шкуре (но оставим этот вопрос специалистам по истории немецкой литературы).

В русской литературе этот фразеологизм распространяется еще позже и до второй половины XIX в. практически не встречается, так что можно заподозрить немецкое посредничество. Если вдуматься, нет ничего странного в том, что библейские идиомы не всегда приходят в язык непосредственно из Библии: за последние несколько столетий светская литература разных стран благодаря культурному обмену превратилась, можно сказать, в единый организм с общей кровеносной системой, которую невозможно разделить по государственным границам.