Квартира встретила тишиной. Лишь на кухне горел приглушенный свет.

— Я дома, — негромко оповестил о своем появлении. — Ау! Где все?

— Тише ты, — мать вышла из спальни, аккуратно прикрывая за собой дверь. — Сашенька только недавно уснул, а ты кричишь. Есть будешь?

— Буду, — и улыбнулся ей, вешая дубленку. — Так что у вас здесь произошло?

— Переодевайся и проходи на кухню, там и поговорим, — и она скрылась за поворотом.

В кухне я появился минут через десять. Стол, как всегда, был уже накрыт, а мать с чашкой чая заняла свое излюбленное место у окна.

— Рассказывай, — попросил я, накладывая себе салат. — Что с Сашкой?

— Температура ни с того ни с сего поднялась. Он делал уроки, смотрю какой-то он вялый и румянец нездоровый на щеках. Померили и, правда, температура. Я его сразу спать отправила.

— Ясно. Врача завтра надо вызвать. Пусть посмотрит, да лечение выпишите.

— Да, с самого утра позвоню в поликлинику. А она… тебя, что совсем не кормит?

Вопрос прозвучал столь неожиданно, что ложка зависла в воздухе, я ее так и не донес до рта.

— Ты сейчас о чем? — отложив столовый прибор, посмотрел на мать, решив сначала пообщаться с ней.

— Илья, ты прекрасно понял и о чем я, и о ком я, — она недовольно поджала губы. — Ты ж, наверняка, у нее сейчас был. Не отпирайся. Я видела твою машину в окно.

— Даже не думал. Но при чем здесь это?

Она замолчала, отвернувшись к окну. Я же полностью развернулся в ее сторону, озадаченно сверля взглядом затылок.

— Мама, я с кем разговариваю? Раз сказала «А», то будь добра, продолжай. Я же вижу, ты недовольна.

— Я за Сашеньку переживаю.

— Только Сашку-то сюда не приплетай, хорошо? — довольно резко прервал ее. — Что тебя не устраивает? Лично тебя.

— Не устраивает? — мать встала и с грохотом поставила чашку на кухонный стол. Подошла к двери, плотно закрыв ее, и уперлась руками в столешницу, возмущенно выдала: — Я-то здесь при чем, Илюша? Ты лучше сыну этот вопрос задай. Его все устраивает? Ты разве не видишь, как мальчик переживает? А ты только о себе и думаешь, а как же ребенок? Ты у него один остался! Пойми, чужая тетка, пусть хоть золотая она будет, никогда не заменит мать, а вот отца отнять может запросто. Я после смерти твоего папы так замуж больше и не вышла. О тебе, между прочим, думала!

— Все сказала? — от некогда прекрасного настроения не осталось и следа, устало растер лицо руками и посмотрел на мать. — А теперь послушай меня. То, что ты не вышла замуж после смерти отца, это не моя вина. Не надо ставить мне сейчас это в упрек. Я был в то время достаточно взрослым, гораздо старше Сашки, понял бы. И о Сашке в данном вопросе я думаю в первую очередь. Ему необходима нормальная, полноценная семья. И Света ее может дать. Что же касается самой Светы… Во-первых, она не тетка, а женщина, которую я люблю. Я не прошу вас ее любить, но уважать, будьте любезны. Во-вторых, о матери, которая «самая-самая»… О покойных, конечно, принято говорить либо ничего, либо хорошо. Но раз у нас с тобой разбор полетов, то, что же Лена, которая «самая-самая» с твоих слов, позволяла бить нашего с ней сына постороннему мужику, при этом запрещая говорить об этом мне?

Мать молчала, с болью смотря на меня, а я устал, очень устал от ее завышенных требований и мерил, которые она сама же и установила для меня.

— Ты несправедлив, — с обидой в голосе укорила мать.

— Ты тоже довольно предвзята, не находишь? — ответил ей, а в душе бушевал настоящий ураган.

Мы замолчали, скрестившись взглядами.

— Честно, Илья, никогда не думала, что доживу до того времени, когда ты меня заботой попрекать станешь.

— А я не упрекаю, не передергивай, пожалуйста. Просто прошу по-человечески, если ты желаешь мне и внуку счастья, не настраивай его против Светы.

— Да не настраивала я никого, — она тяжело опустилась на соседний табурет. — Я ж не настолько выжила из ума. Вижу же, что ты на своей Светлане помешан.

— Ну а раз видишь, то лучше помоги.

— Чем же я вам помочь-то могу? — грустно спросила она, потянувшись за недопитым чаем.

В кухне повисла тишина. Слышны были лишь тяжелые вздохи матери и ее мерное постукивание ложкой о края чашки.

— Я сегодня Светлане предложение сделал, — наконец поделился с ней новостью, уже не особо надеясь на радость со стороны близкого мне человека.

Ее рука замерла, и она посмотрела на меня ошарашенно, громко сглотнув.

— Ка-а-ак предложение? — голос звучал хрипло и немного испуганно.

Лишь пожал плечами, никак не комментируя. Что можно ей на это сказать? Либо ответ прозвучит грубо, либо банально. Мать прекрасно меня знает, я всегда иду до конца, и если принял решение, то отговаривать уже бесполезно. Поэтому предпочел не отвечать ей, не желая усугублять наши взаимоотношения. Встал из-за стола, собираясь посмотреть, как там Сашка.

— Илья, подожди, — мать схватила меня за руку. — Ты сейчас серьезно говоришь?!

— Абсолютно. С сыном поговорю сам. Он примет ее, нужно лишь немного времени и не забитый «эфир» его сознания. Поэтому просто прошу, не вмешивайся.

Аккуратно высвободил руку и вышел из кухни.

— Илья, а как же… ужин?

— Спасибо, мам, не хочу есть.

В комнате сына было темно. Тихо, стараясь не разбудить его, подошел к кровати и потрогал лоб. Горячий. Плохо. Саша во сне пошевелился и что-то забормотал. Выйдя из комнаты, направился обратно на кухню.

— Мам, когда сбивала температуру?

— Часа два назад. А что, опять горячий?

— Да.

— Сколько было?

— Тридцатью девять… Илья, сядь поешь. Я слово тебе больше не скажу. Твоя жизнь, поступай, как знаешь.

— Ну, спасибо, — печально усмехнулся ее высказыванию. — Извини, но у меня, правда, аппетит пропал. Сейчас помогу убрать.

— Не надо, — глухо ответила мать, отворачиваясь и собирая посуду со стола.

Спорить не стал, оставив ее одну.

Уже в своей спальне набрал Свету, просто хотел услышать ее голос, надеясь таким образом стереть негатив после «душевных» посиделок семьи. Расстраивать любимую женщину подробностями не собирался, а вот просто пообщаться с ней, поболтать ни о чем, очень хотелось.

Неприятный разговор с матерью оставил мутный осадок в душе и горечь на губах. Ее жертвенность в моей юности никому, по сути, не была нужна. Но она по какой-то причине для себя решила, что обязана посвятить всю жизнь мне, а потом внуку. И никак иначе.

Я ей безумно благодарен за все, что она дала и сделала для нас, но… это ярмо — отказ от личного счастья во благо «великой цели» — которое мне повесили на шею, как реликвию, угнетало и обязывало. Не давало вздохнуть полной грудью.