вдыхает мой запах. Я знаю, что должна остановить его, напомнить ему, почему мы этого не делаем, или напомнить ему, что любой может выйти и найти нас, но его запах окутывает меня, и все причины, по которым мы не должны быть вместе, не могут конкурировать с непреодолимой потребностью быть рядом с ним.

— Идём, — говорит он. — Я хочу тебе кое-что показать.

Он ведёт меня по коридорам пятого этажа и вверх по половине лестничного пролёта к двери. Он достаёт из кармана ключ и поворачивает его в замке.

Дверь открывается.

Алек щелкает выключателем, открывая маленькую круглую комнату с одной кроватью, одним комодом, стулом и умывальником. Повсюду громоздятся книги, сложенные вдоль изогнутых стен и разложенные веером вокруг кровати, их названия поблескивают в свете лампы. Граф Монте-Кристо. Рассуждения о неравенстве. Анатомия Грея. Здесь есть книги по химии и теологии, искусству и экономике, истории и биологии. Я пробегаю пальцами по книгам, сложенным стопкой на комоде, и выбираю одну из своих любимых.

Листья травы4.

Алек прочищает горло.

— Мистер Шеффилд всегда приносит мне книги для чтения.

— Владелец «Гранд Отеля»?

Он кивает.

— Он всегда был добр ко мне.

— Ты прочитал всё это? — спрашиваю я.

— Да.

Мои глаза расширяются.

— Ты будешь самым начитанным студентом-медиком в стране.

— Я сомневаюсь в этом. Иногда мне кажется, что я едва поспеваю за ними.

Он не говорит «такие как ты, люди» — людьми, родившимися с библиотеками, полными таких книг в их роскошных дома, и с доступом к лучшему образованию, которое можно купить за деньги, — но я всё равно слышу эти слова. Они напоминают мне о том, почему я держалась от него подальше.

«Я знала, что ты только навредишь Алеку — именно так и поступают, такие как ты, люди».

Я откладываю книгу.

— Я не должна быть здесь.

Я двигаюсь, чтобы уйти, но Алек встаёт передо мной.

— Уйди с моего пути, — говорю я ему.

— Пожалуйста, просто выслушай, что я хочу сказать.

— Это не имеет значения.

Я пытаюсь казаться сильной и контролирующей, но моё горло сжимается само по себе, а слова получаются слабыми.

— Ты уже сказал всё, что хотел мне сказать.

— Ты ошибаешься, — он тянется ко мне, рукой накрывает мою руку. — Я не говорил тебе, что не могу перестать думать о тебе. Что мне больно быть рядом с тобой. Что прощаться с тобой, пока ты всё ещё здесь, пока ты всё ещё со мной, было самой трудной и глупой вещью, которую я когда-либо совершал. Что ты преследуешь меня каждый час бодрствования и находишь меня в каждом сне. Ты повсюду, Лия. Пытаться игнорировать тебя — всё равно, что пытаться игнорировать кислород. Я задыхаюсь без тебя.

Слёзы щиплют мне глаза, горячие и непрошеные.

— Но ты был прав, — говорю я. — То, что мы здесь делаем, в этом нет никакого смысла. Наша история заканчивается разбитым сердцем, и от этого никуда не деться. Клара помогла мне увидеть это, и твоя мать…

— Ты говорила с Кларой? — спрашивает он.

— Да.

— Когда? — его брови хмурятся. — Что она сказала?

Я пытаюсь обойти его.

— Теперь это не имеет значения…

— Чёрта с два, это не так, — он хватает меня за плечи, удерживая на месте. — Что она тебе сказала, Лия?

Мои ресницы трепещут, когда я смотрю на него. Пространство между нами заполняется нашим грубым, прерывистым дыханием.

— Что, в конце концов, я только причиню тебе боль.

Моё горло сжимается ещё сильнее. Я сглатываю, но слёзы всё равно текут.

— Она права.

— Меня не волнует конец.

— Да. И меня тоже.

Он качает головой.

— Меня волнует это.

Он перемещает руки с моих плеч в волосы, пальцами сжимает кожу моей головы.

— Мы.

Я закрываю глаза, а моё тело тает от его прикосновений. Он целует мой правый глаз, а затем левый, его губы мягкие, как лепестки розы.

— Сейчас.

— Алек.

Его рот овладевает моим. Он поднимает меня, обхватывает мои ноги вокруг своих бёдер и кружит меня, пока я не прижимаюсь спиной к стене. Его тело, такое стройное, твёрдое и сильное, прижимается к моему, пока не остаётся только: он и я, и всё, чем мы являемся, всё, чем мы должны быть, когда мы вместе.

Это «здравствуй», «прощай» и вечность, слившиеся воедино. Это всё, что мы должны были бы иметь, если бы только наши судьбы уже не были решены за нас.

ГЛАВА 42

НЕЛЛ

КОГДА ПАПА ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ и рассказывает мне о своём дне, мой разум — жужжащий улей; жужжащий, когда я готовлюсь ко сну, переодеваюсь в пижаму и умываюсь; жужжащий, когда я ложусь в кровать и выключаю свет.

Вспомни меня.

Вспомни.

Вспомни.

Когда я больше не могу этого выносить, я выскальзываю из кровати, беру рюкзак и направляюсь в обеденный зал. Это менее благоприятно для моих тренировок, чем бальный зал, вместе с большим количеством столов и меньшим количеством открытого пространства, но, по крайней мере, у меня там не было никаких призраков-убийц, поэтому я продолжаю возвращаться.

Сегодняшний плейлист представляет собой смесь хард-рока и хеви-метал. Идеально подходит для слишком громких мыслей и дрожащих костей. Я вложила весь свой гнев, смятение и отвращение к себе в танец. Я кружусь — быстрее, быстрее, быстрее — пока мои сомнения и страхи не улетучиваются, и я не становлюсь ничем иным, как бьющимся сердцем, извивающимися конечностями и раздувающимися лёгкими. Я — дикое существо, несущееся по полу. Опасное. Безрассудное. Одно неверное движение, одна неверная постановка ноги, и я могу упасть, сломав ногу и мечту.

Но я не могу заставить себя остановиться.

Прямо сейчас, больше всего на свете, мне нужно быть меньше, чем совокупность моих частей.

Будильник моего телефона — тот, который я установила, чтобы вернуться в комнату до того, как папа заметит моё отсутствие, — гремит в барабанных перепонках. Я вытаскиваю устройство из кармана и выключаю будильник и плейлист, затем вырываю наушники и засовываю их в рюкзак вместе с телефоном. Накидывая ремни на плечи, я поворачиваюсь к двери…

И замираю.

Алек стоит в углу комнаты, прислонившись к старому пианино.

— Ты всегда была прекрасной танцовщицей, — тихо говорит он, словно погруженный в воспоминания.

Я хватаюсь за грудь, когда чистый выброс адреналина пробегает по моим венам.

— Знаешь, тебе следует объявлять о себе, когда ты входишь в комнату.

— Как будто ты услышала бы меня за этой музыкой, — говорит он. — И я мог бы сказать то же самое о тебе.

— Что ты имеешь в виду?

— Я был здесь первым.

— Да, как будто