Моисей и все его потомки могут возражать». Раздувая и без того бушующий огонь, он добавил: «Лично у меня нет никаких особых чувств по этому поводу, кроме, пожалуй, того, что мне не нравится этот класс в целом и безразлично, нравлюсь я им или нет. Если они не захотят торговать с нашим домом, я буду вполне удовлетворен, даже рад, так как считаю, что мы теряем гораздо больше, чем приобретаем от их обычаев».

Лето 1877 года было скудным на новости, и в последующие дни пресса в Сан-Франциско, Бостоне, Чикаго, Кливленде, Балтиморе и в маленьких городках по всей стране ухватилась за историю Хилтона-Селигмана, поместила ее на своих страницах и в редакционных статьях, печатая письма за и против. В разгар представления одной из нью-йоркских пьес на сцену выбежал джентльмен из зала и начал произносить антиселигмановскую речь, а дамы в ложах забрасывали его сумочками. И Джозеф, и Хилтон получали письма с угрозами и руганью. Когда Хилтон опубликовал в газете New York Times письмо, в котором содержался неприятный намек на то, что Селигманы не пользуются уважением среди своих коллег-банкиров на Уолл-стрит, представители Drexel, Morgan & Company, Morton Bliss & Company, First National Bank и даже August Belmont & Company выступили с платной рекламой и заявили: «Судья Хилтон находится в заблуждении относительно отношений господина Селигмана и его компаньонов, которые всегда носили и носят самый удовлетворительный характер».

Затем судья Хилтон добавил неразберихи в хаос, заявив, что если бы Джозеф «взял на себя труд» обратиться к нему, Хилтону, «лично», то отель бы его принял.

Ярость становилась все более злобной, все более колючей, все больше появлялось намеков на то, что инцидент на самом деле не имеет ничего общего с антисемитизмом, а является всего лишь деловой враждой: Джозеф обиделся на то, что потерял счет Стюарта, а Хилтон пытается разорить Селигманов из-за роли Джозефа в антитвидовской группе. Правда, это стало выглядеть как борьба за деньги, когда под руководством группы друзей Джозефа был объявлен массовый бойкот магазину А.Т. Стюарта, которым управлял и Хилтон.

Внезапно испугавшись, судья Хилтон пообещал перечислить 1000 долларов в еврейские благотворительные организации. Селигман, возможно, и имел свою цену, но она была больше, чем 1000 долларов. Комический еженедельник «Пак» в рождественском номере того года напечатал двухстраничную карикатуру, высмеивающую Хилтона, и в сопроводительной редакционной статье похвалил евреев за отказ от подкупа:

Увы! Бедный Хилтон.

Приходится сожалеть, что г-н Хилтон так же неудачлив в качестве торговца товарами и владельца гостиницы, как и в качестве юриста. Но факт остается фактом. Он взял на себя смелость оскорбить часть нашего народа, чьи носы имеют более криволинейную форму красоты, чем у его собственного мопса, и скакал на своей высокородной лошадке кошельковой самодостаточности, пока однажды не проснулся и не обнаружил, что бизнес по продаже сухих товаров идет на убыль. Он отвлекся от мыслей о блуждающих костях Стюарта; он привлек всю мощь своего гигантского мозга к решению великого вопроса: «Как мне оживить торговлю?». Он вспомнил, что оскорбил евреев. Ага! Надо их примирить. И вот из сундука, который наполнил А.Т. Стюарт, он нащупывает миллионы и приказывает попечителям нескольких еврейских благотворительных организаций преклонить беременные колени перед его дверью и получить несколько сотен долларов.

Но в этой стране еврей не подвергается остракизму. Он равен перед законом и перед обществом со всеми своими согражданами, независимо от их вероисповедания и национальности. И еврей встал как мужчина и отказался мириться с грубыми и необоснованными оскорблениями этого спесивого миллионера только потому, что он бросил им в лицо предложение о тысяче долларов. Вся честь евреям за их мужественную позицию в этом случае.

В самый разгар междоусобицы Генри Уорд Бичер, самый известный священнослужитель того времени, сделал инцидент в Саратоге темой одной из своих самых знаменитых проповедей. Под названием «Язычник и еврей» доктор Бичер заявил с кафедры:

Я имел удовольствие познакомиться с джентльменом, чье имя вызвало столько волнений, — мистером Селигманом. Когда я услышал о ненужном оскорблении, которое было нанесено мистеру Селигману, я почувствовал, что нельзя было выделить другого человека, который бы более ясно показал мне несправедливость, чем он».

Но был ли Джозеф «выделен», или он сам выделил себя? Чего он хотел? Приехал ли он в Саратогу, зная о политике отеля, готовый к тому, что его не пустят, и надеясь создать повод для громких заявлений, в которых он станет героем, борцом за разум, как в еврейской, так и в языческой среде? Или же он, зная, что Большой Союз не допускает евреев, просто не верил, что он, человек его положения и выдающихся способностей, будет допущен туда? Такие люди, как Бичер и редакторы «Пака», могли провозгласить его героем, но еврейская община Нью-Йорка не была уверена, что ей действительно требовался поборник разума для курортных отелей. Как сказал ему в приватной беседе его старый друг Вольф Гудхарт: «Ради Бога, Джо, разве ты не знаешь, что некоторые отели не хотят принимать евреев? Ведь «Гранд Юнион» не единственный!».

Проходили месяцы, а дело продолжало оставаться в центре внимания, поскольку другие священнослужители, следуя примеру Бичера, высказывали свое мнение, и все значимые фигуры Нью-Йорка чувствовали себя обязанными занять определенную позицию. По мере осуществления планов проведения «массового митинга протеста» на Юнион-сквер против судьи Хилтона, по мере нарастания неприязни, когда друзья настраивались друг против друга по этому поводу, под истошные крики «жидоненавистник!» и «жидолюб!», под антисемитские граффити на стенах, Джозеф Селигман, которому уже было около шестидесяти лет, все больше возмущался тем, какое осиное гнездо ненависти он разворошил. В частном порядке он стал просить, чтобы об этом забыли. Наконец он обратился к Уильяму Каллену Брайанту, который, заявив, что этот инцидент уже был прокомментирован «из уст каждого в общественных местах», разумно попросил отменить митинг протеста. Так и было сделано.

Но бойкот магазина А. Т. Стюарта продолжался и во многом повлиял на его окончательный крах и продажу Джону Уонамейкеру.

Джозеф постарался забыть об этом. В последующие месяцы он отказывался говорить об этом.

Дело Селигмана-Хилтона стало первым получившим широкую огласку случаем антисемитизма в Америке. Но вместо того, чтобы погасить антисемитские настроения, оно их разожгло. Указав на него, Джозеф придал ему конкретность. Он не решил проблему. Он лишь обозначил ее. Теперь намечались линии сражения. Политика Grand Union дала другим отелям и клубам прецедент, и антисемитизм на курортах Адирондака быстро стал совершенно откровенным: отели смело объявляли: «Евреям не обращаться» и «Евреи будут тщетно стучать, чтобы их приняли».