Наконец, ему удалось снискать прощение и милость сильных мира. Благодаря снизошедшей к его мольбам красавицы Агриппины Сенеке было пожаловано право возвратиться в родной дом. Но Агриппина никогда не занималась благотворительностью и никому не делала бескорыстных подарков. Она тут же сделала ему то самое предложение: стать учителем юного сына. Отказаться он не посмел. А когда проникся до конца замыслом Агриппины затмить Клавдия, понял, что относиться к обязанностям воспитателя и наставника следует с особым рвением и интересом. Обучение будущего властелина могло быть дорогой наверх не только для его воспитанника, но и его ступенькой к трону.

Похоже, судьба даровал ему шанс, который теперь нельзя упустить. Он думал, что воспитает из юнца настоящего мудрого правителя! Такого, которого давно ждал его Рим и который будет достоин его Рима!

Он взрастит Риму своего Великого Александра, нового покорителя Мира!

Так он тогда наивно мечтал…

Какой-то шорох за спиной насторожил Сенеку, заставил его приоткрыть глаза, обернуться. Нет, ему померещилось. Мыши или крысы, пользуясь отсутствием людей, осмелели и бесчинствуют в углах помещений. Оба светильника по бокам его кресла готовы были погаснуть. Вот они и обнаглели. Сенека не стал звать Паулину. Та, скорее всего, заснула. А его лекарь и друг Светоний, конечно, давно видит сны, залив страхи вином. Сенека последнее время всё чаще замечал за приятелем признаки этой болезни. Но не корил и не читал нотаций. Слабость духа легче пережить в дружбе с алкоголем.

Сенека вернулся в кресло, поменяв оба факела, и опять впал в забытьё воспоминаний.

В захватившей его эйфории творческого подъёма, засидевшись и протосковав в изгнании, он, Луций Анней Сенека, возвратившись в Рим, растоптал собственное философское назначение, забыл о тщеславии и весь пыл души и знания мудреца устремил единственной задаче — занятиям с золотокудрым несмышлёнышем.

Однако, начав учение, Сенека столкнулся с непреодолимыми трудностями. Он начал с малого, как всегда это делал, — решил построить с воспитанником общий духовный мир, чтобы затем незаметно включать туда тонкие интеллектуальные размышления, но скоро понял — путь закрыт. Юнец с недоступной душой, не ведающий авторитетов, зверьком скалил зубы, лишь только кто-то пытался пригладить ему непричёсанные взгляды и мысли или пробовал приручить.

Напрасно стремился Сенека создать с будущим правителем империи мир духовной близости. Подростку несвойственны были такие понятия. Он мыслил себя одним в лучах безграничной власти на престоле, куда его обязательно усадит мудрая мать. Она-то знает, что следует делать, не в пример губошлёпу философу, — так и сквозило в его выразительных взглядах и усмешках, которыми он обычно встречал начинания учителя. Его душа — запечатанная наглухо пещера, с грустью отметил тогда Сенека для себя и приступил к другому — учить того благородству.

Благородство — первооснова всех добрых человеческих чувств и поступков. И прежде всего оно зарождает нравственность. Он зашёл с этой стороны.

Но и здесь его поджидало разочарование.

Ученику, как окончательно убедился философ, недоставало приятных манер, которыми так легко завоевать авторитет, доверие и любовь. Но оказалось, в этих манерах тот и не нуждался. Повелитель мог позволить себе всё, что нравилось. Юнец не желал прогибаться даже перед своей матерью, сделавшей для него многое.

Это заметно остудило пыл философа. Он впал в уныние.

Хотя уроки его не были тягомотными и занудными, ученик впадал от них в сон, либо хамски превращал в посмешище. Как ни старался Сенека, он не смог круто изменить образ жизни, склад мысли и мировоззрение воспитанника. Тот не имел никакой тяги к подлинному знанию всех мудростей мира, тем более к науке построения государства и сущности принципов мудрой власти. Казалось бы, выросший без отца и, по существу, без матери, в силу своего возраста ученик должен был искать взрослого наставника, который помог бы ему справиться с пустотой и бессмыслицей, засевшими в его голове, подсказать истинную тропу к разумному существованию, но этого не произошло. У него к тому же напрочь отсутствовало естественное желание: внимательно слушать кого-либо. Он был себе на уме.

Не было у будущего правителя и страсти к различного рода умствованиям. Скрытая замкнутая натура его чуждалась больших чувств и романтики. Звуки арфы, которую он по настоянию матери, всё же брал время от времени в руки, были невыразительными, отражали глупые бредни его бесчувственной души.

Позже Сенека отметил, что ученику не присуще элементарное интеллектуальное любопытство. Тот быстро забывал истину и азбуку мудрости древних, которыми пытался его старательно пичкать добросовестный наставник.

Но это всё пришло к Сенеке потом, а тогда он начал с главного — учить воспитанника благородству древних. Благо, примеров в истории Рима было немало.

Муций Сцевола, без стона и муки сжегший себе руку на глазах вражеского царя Порсенны, показал тому несокрушимость римского духа. Отец и сын Деции пожертвовали собой, когда римлянам было предсказано, что должны погибнуть либо полководец, либо войско. Фабриций, поразивший Пирра Эпирского своей неподкупностью. Бесстрашный Регул, призвавший римлян воевать, вместо ведения мирных переговоров с врагом, вернувшийся добровольно в карфагенский плен, чтобы быть жестоко за это казнённым…

Известно, благородство — атрибут великих правителей. Как бы ни был велик властитель, сила его в корнях, в его связи с народом, — так считал Сенека и этому свято верил. Тот правитель, кто пренебрегал народом, долго не удерживался у трона. И таких примеров в истории его Рима тоже было множество.

Придерживаясь взглядов иной школы философов, Сенека всё-таки чтил Аристотеля единственным, кто преуспел в развитии учения о государстве. Его привлекали суждения учёного грека, что только в государстве личность завершает генезис своего политического развития, государство должно быть справедливым для каждого в равной степени, как для рядового гражданина, так и правителя. Идя дальше Аристотеля, Сенека назвал своё детище «bonum commune» — общее благо. Таким должно быть государство в идеале. Этому созданному идолу теперь посвящал рвение души, красноречие и искусство риторики Сенека, развивая выстраданные идеи о государстве общего блага, которое должен построить мудрый правитель. Это детище увековечит любого, кому удастся его построить, он подталкивал на великие свершения своего воспитанника. Но, увы, Нерон был глух и равнодушен к его речам и учению, более того, просто не понимал, о чём твердит Сенека и к чему устремил свои помыслы.

С ранних лет вокруг себя Нерон наблюдал иное: в кровавых схватках одни гибли на аренах цирков ради забавы других; власть, богатство и сила покоряли и уничтожали целые народы; брат ради трона готовил отраву брату, а жена убивала мужа. О какой справедливости и равенстве словословит и изводит свои силы глупый фанатик — его учитель? Ему неизвестны примеры, когда человек жил ради прихотей другого без принуждения или корысти. В этой науке скрывались и тайна, и коварство, — тут же определил ученик.