Нерон жаден, завистлив и ненасытен. Однажды столкнув, не остановится, а о его владениях наслышан от интриганов…

Взглянуть в глаза бывшему воспитаннику Сенеке так и не удалось. Нерон принял его, даже подал руку, изобразив подобие улыбки на неподвижном лице, и поинтересовался здоровьем, испросив, не привёз ли что-нибудь новенькое из философских изысканий, достойное императорского слуха. Принять же его богатства отказался. Более того, настойчивые просьбы бывшего сподвижника вызвали у него негодование. Император не нищий, сказал Нерон Сенеке, и достаточно богат, чтобы не принимать подачки…

Сенека вовремя ретировался, а потом долго корил себя за опрометчивый поступок. Тогда он убедился — участь его решена. Нерон не оставит его в покое.

И действительно, скоро начались новые доносы, облавы, аресты и казни. Один за другим уходили из жизни оклеветанные невинные вельможи, стратеги, сенаторы… Нерон добирался до него. Последние несколько месяцев богема, фавориты и знать Рима только и тешились, что перебирали на вакханальных пирушках имена новых заговорщиков, выявленных и изобличённых доблестным слугой императора Тигеллином. Возглавил их якобы Пизон.

Сенека хорошо помнил Гая Кальпурния Пизона. Это был отважный муж, доблестный лидер. Он действительно способен был повести за собой гвардейцев, армию и народ против ненавистного всем тирана, если бы захотел. Одобряя втайне его действия, Сенека всё-таки допускал, что это очередная выдумка самого Нерона, как часто им делалось.

Спустя некоторое время от верного человека из Рима Сенеке стало известно, что заговор действительно существовал. А когда привезший ему эту весть гость его покинул, из усадьбы сбежал повар, нанятый Паулиной накануне их переезда в поместье. Маленькая, простодушная Паулина, она не рассмотрела в мерзавце врага. Сам он, занятый другими домашними хлопотами, доверил ей набрать слуг в усадьбу, а вышло, что в их число прокрался подосланный шпион.

Это было началом конца. Сенека не сомневался, что повар — человек тайной службы Нерона, он видел гостя, возможно, подслушивал их беседы и поспешил с доносом в Рим.

Теперь оставалось ждать.

Вот эта мука и досаждала Сенеке последнее время. Он постоянно ждал прихода посланцев Нерона. Несомненно, он будет обвинён Нероном в заговоре, который возглавил Пизон. Шанс тирану представился. Он его не упустит…

Рассвет шевельнулся за спиной глубоко задумавшегося в кресле философа, первыми лучиками проникнув снаружи на потолок его покоев. Ночь покидала Сенеку, унося его многострадальные воспоминания. Он очнулся, пропали видения трагического прошлого. Но с ними не завершилась сама трагедия. Конец её ещё предстояло ждать.

Но ждать он уже не желал.

Дождь не прекратился, но затухал. Ему были прекрасно слышны удары разбивающихся капель о мраморные ступени лестницы, ведущей в сад. Дождь хорош в дорогу…

И он засобирался…

Чуткая Паулина, видно, как и он, потревоженная рассветом, дала о себе знать лёгкими шагами. Она поцеловала его жёсткую сухую щёку, прижалась трепещущей, жаждущей ласки грудью, её мягкие и нежные руки заскользили по его лицу, голове, опустились на плечи. Он оставался сидеть в кресле, она стояла за его спиной.

— Паулина, — чуть слышно спросил он, — хорошо тебе было со мной?

Женщина, не говоря ни слова, ещё крепче прижала его голову к своей груди.

— Не обижал ли я тебя невольно? — опять зашептали его потрескавшиеся губы.

— Дорогой, о чём ты говоришь? Я счастлива с тобой.

— Я благодарю тебя, — он потёрся щекой о её руку, словно мальчик с матерью. — Если я чем-то обидел тебя, прости.

— Милый, зачем ты это говоришь? — Паулина почувствовала неладное в муже, готова была расплакаться от нахлынувших на неё тревог. — Что ты задумал?

— Всё хорошо, Паулина, всё хорошо, — попытался успокоить он её. — Позови, дорогая, мне Светония…

— Я здесь, мой Анней, — приятель и собеседник во время ночных бдений, лекарь уже стоял в дверях покоев, не осмеливаясь потревожить их разговор. — Дождь не дал сомкнуть глаз не только вам, мои друзья. Мне, старику, всю ночь мерещились кошмары. Я уж обращался к вину, старый дурень, но лишь нажил новые боли в голове…

Светоний велеречив, если его не остановить, но это был единственный его недостаток.

— Светоний, будь любезен, приготовь мне тёплую ванну, — прервал его философ.

«Пора?» — не вымолвив слова, молниеносным взглядом спросил лекарь Сенеку.

«Пора», — так же молча, спокойным взглядом ответил ему тот.

Повторять два раза Светонию не было надобности, лекарь засуетился. Паулина обмерла, побледнела, упала на колени к ногам мужа и застонала, не смея рыдать под твёрдым взглядом философа, опустившего свою длань ей на голову. Так она и оставалась, поникшая, на полу, разверзнутая постигшим горем, пока Сенека не погрузил своё иссохшее худое тело в тёплую ласковую воду. Он скомандовал безмолвствующим, но стоящим наготове двум служанкам, и они унесли Паулину из покоев, чтобы привести её в чувство.

В мягкой неге воды душа философа начала успокаиваться, блаженное тепло разливалось по всему промёрзшему за ночь телу. Он невольно закрыл глаза от удовольствия. Как прекрасна жизнь! Эта мысль, всё разрушая, внезапно пронзила его, проникнув в мозг. Оказывается, и в тепле есть своя сладость, а он всю жизнь терзал себя сдержанностью и аскетизмом, отдавая предпочтение холоду. Правильно ли он жил, правильно ли поступал, исключив из своей жизни пресыщение удовольствиями, негу, блаженство? Сделав исключение только сладостной философии? Сенека встревожился, словно ужаленный дикой пчелой, пронзённый этой коварной мыслью. Он жил верно! Сомнения прочь! Конечно, как всякий смертный, он допускал порой ошибки, совершал поступки, за которые потом корил себя, но главную цель жизни соблюдал и только одной ей и подчинял свою жизнь.

Сумел ли он сделать то, ради чего родился? Где был пик его жизни или он наступит сейчас?

Может быть, там, когда он поразил сенат и затмил самого Калигулу пламенной речью?

Или же в нравственных письмах Луцилию достиг он совершенства?

А может, поймав дарованную ему небом гениальную мысль о справедливом государстве общего блага, войдёт он великим мудрецом и философом в память потомков?

Завершил ли он то дело, ради которого жил, чтобы увековечить своё имя в истории человечества?

А может, потомкам останутся его безуспешные попытки приспешничества перед кровавым Нероном, покорная служба этому зверю?

Или все будут рассказывать о его бесчисленных подарках, принимаемых от тирана, и несметных богатствах?

А может, память людская сохранит его красавцем обольстителем, от которого сходили с ума придворные дамы и даже великие из них, как Мессалина или Агриппина, пытавшиеся затащить его в постель?

Каждый человек, уходя из жизни, должен задать себе этот болезненный, нелицеприятный вопрос. Что он сумел сделать и будут ли его вспоминать близкие и друзья добрым словом или, наоборот, проклинать? Зачем ты появился на земле, человек? Ради чего жил?