— Я настолько тряпка, что не могу смотреть, как кого-то насилуют. Прости меня. Прости, что мне всё равно — мужчина это, женщина или шлюха. Мне стоило позволить её оттрахать, а потом убить за то, что случайно оказалась не в том месте не в то время. — Ворон почувствовал, как его снова тянет блевать хотя бы от звука собственного сорванного и тусклого голоса. — Так же, как это почти сделали со мной. Менты тоже сочувствовали, что я у тебя такое ничтожество.

Нервы сдавали. Алиса, наверняка, просто хотела услышать, что он любит только её... И зачем он только открыл свой поганый рот?

— Её стоило либо вальнуть там же, либо просто выпнуть куда подальше. Кто мешал, а? Даже если не убить — просто... — Она вдохнула поглубже. — Просто не оставлять её там. Это же она тебя сдала, я видела по камере.

Алиса правда не понимала решения благоверного и совершенно не хотела слышать то, о чём думал Ворон. В том, что шлюха его не интересовала, не сомневалась и вообще ревность находила глупым занятием. Заботило её другое.

— Из-за этой Катерины всё и полетело в пиздень. Не останься она там. Был же план, без неё, без левых людей, так какого хрена ты решил им поступиться?!

Последнюю фразу договорила, подорвавшись и обхватив голову руками, сжав волосы.

— Подстраховаться? — ещё тише спросила Каста. — Подстраховался. Менты бы и так поняли.

Ворон коснулся её рук, коснулся волос. Взял пальцами за запястье, потянул к себе, положил ладонь на грудь и прижал — похрен, что на несколько секунд стало больно. Он не хотел, чтобы Алиса мучилась, хотел её к себе, рядом, расслабленную и счастливую.

— Так казалось лучше. Казалось... Я ошибся. Я заплатил за ошибку. Я заплачу за неё ещё столько раз, сколько потребуется. Ты же не думаешь, что я идеален? — горько усмехнулся Ворон.

И всё же мысль, что Алиса готова убивать невинных, неприятно тяготила душу. Он поговорит с ней об этом, быть может, позже... в других обстоятельствах. А сейчас ему ужасно хотелось спать.

— Не думаю, конечно. Просто виню себя за тупость. Стоило настоять.

Каста слабо, едва заметно улыбнулась. Грустно. Уже не могла изображать отчуждённость. 

Правильно тогда думал Лёха — все снова закрылись, сделали вид, что всё хорошо, и подумали, что так будет легче для других. А на деле только медленно убивали себя, отравляя ядом из боли и тоски.

Да и идеальность у неё определялась по своим, извращённым понятиям.

— Спи. — Алиса опустилась на локоть, легко накрыла его губы своими, а затем отстранилась и снова улыбнулась. — Тебе нужно. Заслужил, мученик ты наш.

Она и сама так уснула — глядя на Ворона, подмечая каждую мелочь. Ещё тогда задалась вопросом, какого чёрта он в шапке. Вроде на дух их не переносит, её саму иногда в шутку «пережитком хипстеров» называет, а тут, сам, в шапке...

Ответ обнаружился где-то около двух-трёх часов ночи, когда Алису вытащило из какого-то омерзительного кошмара. В комнатке так и горел свет, размытый спросонья взгляд попытался по привычке нашарить настенные часы, но таких не обнаружилось. Пространство осознавалось тяжело, вяло, неохотно. Алиса приподнялась, посмотрела на пернатого и мгновенно проснулась.

Эти жалкие остатки волос на голове последней каплей и стали. Чувствуя, что вот-вот сорвётся, она хотела было толкнуть Ворона, разбудить, но рука не поднялась. Даже во сне лицо с острыми чертами казалось измученным далеко не физическими травмами.

Давясь подступающей истерикой, Каста поднялась, споткнулась обо что-то, пошатнулась и сползла по стене, пряча лицо в ладонях. Снова хотелось дури, колёс, иглы. Хотелось полёта, всего, чего угодно — но не этого кошмара. Она сжимала стучащие зубы, жмурилась, рвано дышала и старалась быть тише, как можно тише, лишь бы не разбудить Ворона.

«Люби свою Родину!»

«Вы живёте плохо, чтобы лучше жили ваши дети!»

«Единое Государство — едино в порыве свободы!»

— БРЕХНЯ! — проорала Алиса, только открыв рот и не издав ни звука. — Брехня собачья!

Вырвался один сдавленный писк, перетёк в другой, шипяще-приглушённый.

Ей сейчас не хватало одного. Каста бы отдала полжизни, прямо сейчас, чтобы рядом раздался прокуренный мужской голос, сказал:

— Ты чё, слышь, мелочь? Чё раскисла?

А потом большая лапища-рука опустилась бы на голову, накрыла шапкой глаза, а голос — опять:

— Раз ревёшь, значит, за свет не уплатила. Всё. Вырубили. — И заржал бы. — Плати налоги!

Как ей не хватало Синяка! Как ей не хватало этого великовозрастного идиота! Который всегда знал, всегда помогал, всегда просто был! А потом резко исчез по воле какого-то мудака и его пёрышка. И все уходят ведь, все, черт побери! Когда, запуганная, она прибилась к Лёхе и Дикому, то думала, что всё закончилось. Что можно доверять, а потери тех редких, кто успел стать дорог, закончились. Синяк тогда ещё был, но с новыми друзьями знакомиться наотрез отказывался. Мол, и её хватало, а умных людей она вокруг себя собирать не умеет.

Самое первое:

— И зачем тебе это? Дура. Молодая, здоровая, а колешься. Знаешь, чем кончишь?

И потом ещё, ещё, ещё... Синяк стал ей кем-то вроде отца и старшего брата одновременно. Внезапно решил заботиться, учил контролировать ломку, много чему учил. Особенно просил никогда с убийцами не связываться, а теперь Алису тянуло на нервный смех. Связалась, ещё как связалась, но ничуть не жалела. Даже сейчас — ни о чём. Ни об этих слезах, ни о почти прокушенном пальце, чтобы заглушить очередной крик, ни о чём. «Только бы не разбудить, только бы не разбудить», — долбилась мысль в голове, и всё сводилось к ней, воспоминаниям и рвущей на части болью.

— Замёрзнешь ещё. — Крепко сложенный мужчина средних лет стянул с себя чёрную шапку из обычной ткани и сунул девчонке с выцветшими русыми волосами. — На. Не боись, вшей нет. Носи, как говорится, не стаптывай. — И заржал.

Губы у Алисы снова затряслись, она уткнулась в колени. А дальше — кто? Ворон всё-таки? Лёха? Лёха...

«Наркоманка конченная! Тебе лишь бы повод сорваться! — всё ещё эхом отдавалось в голове, а потом... — Дикий подох, а следом и Ворон скоро отправится!»

Наркоманка. Алкашка. Шлюха. Тварь. Каких только слов Каста в свой адрес ни слышала, и все они были правдой. Чаще всего третье раньше вытекало из первых двух. Яблоко от яблони, впрочем... Яблоко от яблони.

И ведь ей было стыдно, было. И за этот удар, и за то, что накинулась на шлюху, пытаясь отыскать виноватого, хотя на деле сама была хороша. Стоило ведь настоять.

Тихое шевеление на кровати, движение, которое могло означать, что угодно, означало проснувшегося Ворона, присевшего на пол рядом, забирающего в тёплые, сонные объятия и целующего в затылок. Молчащего, словно всё понимающего Ворона, который почти никогда не ругался на неё — только смотрел, качал головой или говорил, что ему от этого плохо.