— Выходит, ты никогда не была на моей стороне?

— Дурак… — она ответила так быстро, что я чуть не поперхнулся. — Только на твоей стороне я всё это время и была. Несмотря на чудовищность ситуации.

Теперь мы заговорили одновременно — я чуть громче, с непрошенной едкостью; Сапфир тише, украдкой вшивая комментарии в мою безрадостную тираду, и умудряясь при этом не перебивать.

— В выпусках «Горечи» Нискирича много раз называли хозяином терюнаши Ланса…

— Прости. Я не со зла. Так было нужно.

— …а самого терюнаши Ланса — его непутёвой игрушкой…

— Так тоже было нужно. Для роли, Малыш… хотя про непутёвость я готова подтвердить и сейчас.

— …В разговоре с Чапати та обмолвилась, что мне не подруга…

— Но это и правда так. Да вот только я не только новая Моноспектральная, но ещё и Сапфир. И тут совсем иное.

Зажатая между деловыми центрами, почти забившаяся под здоровенную многополосную эстакаду, «Удачная покупка» видела лишь жалкий клочок настоящего неба. Когда его переползал неторопливый ветростат, перед моллом становилось сумеречно, будто на вечном закате.

По приборной панели «Барру» беспрестанно скользили разноцветные всполохи рекламных полотнищ, пробирались в салон, мазали бледное лицо и осунувшуюся морду, словно пытались породнить. И даже помыслить не могли, что теперь это невозможно…

— Ты ненавидишь их? — негромко спросил я через минуту-другую, и уточнять не было нужды.

— Всей душой, — Сапфир устало откинулась на подголовник. — Даже новеньких. Даже тех, кто только помышляет стать крутохвостым бандитом… — И вдруг спросила сама, будто вспомнив важное: — Помнишь Прогиба?

— Конечно. — Мне одновременно удалось похолодеть от тоски и криво улыбнуться. — Пацан хотел, чтобы его называли Разрушителем. Славный был крысюк…

— Нет, не славный, — устало отрезала моя бывшая помощница.

Она всё ещё смотрела в потолок салона, почти не мигая и не ёрзая в традиционной для чу-ха манере. Неподвижными сейчас оставались даже уши, как будто самочка настороженно прислушивалась к чему-то важному вдали.

— Он был бандитом, Малыш. Мразью. Мелкой, не успевшей причинить много зла, но мразью.

Я открыл рот, чтобы рассказать о его отважной жертве… чтобы хоть теперь отдать дань уважения погибшему товарищу… Но вовремя сжал губы.

— Он сам выбрал свой путь, — продолжила Сапфир, и в голосе её не звучало ни капли жалости. — Как и прочие. И все они кончают так — с ножом в печени или фанга меж ушей.

Вырвалось, внезапно и без шансов взвесить:

— И я⁈

К моему удивлению, синешкурка повернулась.

— Не совсем. — Она покивала, словно услышала толковое и долгожданное. — Поэтому мы и общались, Малыш… Ты другой. Ты уникальный. Именно поэтому я была с тобой, даже несмотря на родство с «Детьми». А ещё у тебя в запасе всегда оставался шанс смыть со шкуры грязь…

Я стиснул флягу, второй рукой впиваясь в бедро и умоляя себя не заводиться. Прошептал, делая ещё один глоток в честь павшего казоку-йодда:

— У Прогиба он тоже был…

Отсалютовал флягой в потолок, и через секунду осознал, что вру сам себе.

— Нет, Малыш, — Сапфир вздохнула. — Но ты и сам знаешь, что врёшь…

По капоту фаэта скользили розовые и зелёные блики.

В сознании вспыхивало совсем иначе — багряными и фиолетовыми молниями, они разбивали надежды и фальшивые образы в пыль.

Этому гнезду явно не хватало ливня. Мощного, всесокрушающего, погребально-алого, способного смыть липкую маслянистую слякоть не только со шкур, но и с лабиринта опасных улиц; ливня, вымывающего закопанные кости и черепа, сдирающего серую плоть комплеблоков до белоснежных костей чистейшего первородного Тиама, ещё не умевшего ни лгать, ни предавать…

— Значит, ты помогала мне, потому что не такой, как все?

Теперь она опустила голову, подалась вперёд и обеими лапами помассировала загривок. Уши мелко дрожали:

— Я всегда убеждала себя, что ты частичка иного мира, — пробормотала Сапфир в пустоту над приборной панелью, — более чистого, более гармоничного и правильного, верного, ответственного и мирного…

Что тут было возразить? Байши, в этот момент мне оставалось лишь верить, что сказанное — правда…

В салоне снова наступила не самая комфортная тишина.

Перед торговым центром деловито парковались фаэтоны, столь же деловито отъезжали прочь; у входов играла ненавязчивая музыка, манившая хвостатых в широкие коридоры молла; редкими стайками бродили подвыпившие болельщики, но поблизости не припоминалось ни одного стадиона, и тут они казались отчасти чужеродными.

В метре над крышей «Барру» просвистела пара лихачей на пернатых досках. Под парковкой «Удачной покупки» с грохотом пронёсся состав сквозного транзита, фаэт вздрогнул.

Я закрутил флягу и приткнул в сиденье у бедра.

В голове стало шумно и пусто одновременно.

Интересно, Ч’айя сейчас в порядке? По-настоящему, а не в слепой вере липовому маяку перепростроченного гаппи? А как там Магда? Сука уже выслала за мной карательный отряд в шкурах-котокаге? Каким станет следующий ход Песчаного Карпа? А может, остаток дня за «пультом управления» единолично восседает Хадекин фер вис Кри?

Я не мог ответить ни на один из этих вопросов. Я мог с лёгкостью ответить на любой из них. Но вместо этого заставил сознание вернуться в фаэтон, осторожно покосился на Сапфир, и тут же осознал, что горечь от спасения подруги не смыть даже самой лучшей паймой…

— И много вас? — Мой голос звучал так, словно я не спал неделю. — Борцов за правду, какой вы её себе представляете?

— Нет разных правд, Малыш, — она вздохнула, как будто больше не хотела не только спорить, но и вообще говорить. — А нас больше, чем можешь представить…

— Что будет с ними?

— Они под ударом, конечно. Всем придётся залечь в глубокие норы… я позабочусь.

Что ж, настало время самого важного вопроса, и потому:

— А лично тебе хватит благоразумия бросить «Ломкую горечь»? Хотя бы сейчас?

Она облизнула губы. Собралась что-то сказать, но в итоге не ответила.

Я подумал, что могу попробовать применить «низкий писк». Пусть ненадолго, но он мог бы заставить синешкурку поменять род занятий, отбросить мысли о мести и дать ей шанс выжить под приглядом «Детей заполночи». Да вот только смог бы я осмелиться?

Поёрзал, и снова спросил:

— Ещё смогу тебя увидеть?

Она покосилась и улыбнулась, глаза блестели.

— Зачем тебе это, Ланс?

Я пожал плечами. В рёбрах отозвалась боль, ей было недозволенно отразиться на лице.

— Наверное, потому что ты моя подруга?

Перед глазами стоял Нискирич, наблюдающий за моей внутренней борьбой там, в обеденной зале Когтей и старших казоку-йодда.

— Или потому что я люблю тебя, как только может человек любить чу-ха без нарушения норм и внутренних барьеров?

Она протянула левую лапу и бережно, очень легко похлопала меня по бедру; попрощалась