Марина миновала еще три дома, открыла калитку небольшого палисадника, подошла к дому, толкнула дверь, скрылась внутри. Широко распахнутая калитка и двери дома гостеприимно приглашали: заходи! Юрген закрыл калитку, повернул вертушку, затворил за собой дверь, тихо задвинул щеколду.

Марина стояла перед ним в полумраке сеней. Ее фигура рельефно выделялась на фоне светлого прямоугольника открытой в комнату двери.

— Я приходила каждый день, — сказала она.

— Я думал о тебе каждый день, — сказал Юрген, — все дни напролет.

Он подошел и обнял ее. Она замерла в его объятиях, потом чуть отстранилась, отодвинула его руками.

— Давай пить чай! — произнесла она вымученно приподнятым голосом.

«Э, нет, в это болото ты меня не заманишь, — подумал Юрген, — знаю я этот русский чай, три часа разговоров». Он быстро огляделся. Все двери в доме были нараспашку. В дальней комнате виднелась высокая кровать, такая же, как у фрау Клаудии, на ней стояла пирамида из подушек, накрытая кружевным покрывалом. «Нам надо туда», — наметил цель Юрген.

Путь к высоте занял полчаса. Юрген и завлекал противника, и теснил его, обжимал с флангов и обходил с тылу, наконец, опрокинул и пошел в штыковую атаку. Штык, как всегда, решил дело. Марина лежала рядом с ним, покорная, расслабленная, раскрасневшаяся.

— Ты не думай, — сказала она.

— Ни одной мысли! — искренне ответил Юрген. Он забыл о ее манере.

— Я не такая, — продолжила Марина.

— Я знаю. Война.

— Да. Не знаешь, что будет с тобой завтра.

— И будет ли оно.

— Только сегодняшний день — твой.

— Наш. Иди ко мне.

Утолив первую страсть, они занимались любовью долго и неспешно. Стонала кровать, стонала Марина, Юрген шептал нежные немецкие слова.

— Ты лихой парень, — сказала Марина, устроившись у него на плече, — ты где служишь?

— Himmelfahrtskommando, — по инерции сказал Юрген.

— А это что такое?

— Команда вознесения, смертники, — Марина испуганно прижалась к нему, Юрген поспешил успокоить ее: — На войне все — смертники. Просто кому-то везет, кому-то нет. Мне повезло. Дважды. Я остался жив и встретил тебя. Иди ко мне.

— Подожди. Дай передохнуть. Так ты где служишь? — повторила она свой вопрос.

— Штрафной батальон. Мы все чем-то провинились. Начальство считает, что мы все виноваты перед Германией. И что нам нечего терять. И оно не боится нас потерять. Вот и посылает в самое пекло. Нас разнесли недавно, — Юрген остановился, вспоминая, какое выражение использовал отец в своих рассказах, — в пух и прах.

— А вы где стоите? В военном городке?

— Каком городке? — не понял Юрген.

— Это казармы. За высоченной стеной. Там в мирное время воинская часть стояла. Остановка трамвая так называлась: военный городок. Теперь там немцы стоят.

— Нет, у нас свой лагерь, и своя стена, из колючей проволоки.

— Это потому, что вы штрафники? Или вы партизан боитесь?

— Потому что так положено, по уставу, — усмехнулся Юрген, — у нас уставы — строгие.

— У нас тоже знаешь какие строгие!

— Знаю. Только у нас их еще и выполняют. У нас командир такой, зверь, все от точки до точки. Караулы, пароли, пропуска, обыск на выходе, обыск на входе, — из глубин памяти всплыл рассказ старшего брата, он улыбнулся. — Бутылку водки не пронесешь. А уж девчонку провести… Иди ко мне.

Он получил заслуженную награду.

— Ты славный, — сказал Марина на прощание.

— Я приду к тебе, как только смогу.

— Я буду ждать тебя. У госпиталя.

Он вроде бы точно запомнил дорогу, но в какой-то момент почувствовал, что заплутался. Юрген остановился на перекрестке, оглядываясь. Мелькнула фигура бородатого мужчины в пузырящемся пиджаке и кирзовых сапогах, в надвинутой на глаза кепке, но тут же Юрген увидел здание госпиталя и, обрадовавшись, направился к нему. Через несколько кварталов Юргену показалось, что кто-то окликнул его по имени, он оглянулся и вновь увидел знакомую фигуру. «Ну-ну», — только и подумал он. Вдруг вспомнилось, как однажды в Гамбурге он выскользнул ночью из окна квартиры одной девчонки, она жила на первом этаже, а у дверей подъезда его ждал какой-то тип, он был ее прежним дружком, он долго шел за ним, а в каком-то глухом переулке решил поквитаться с ним и достал нож. Как же давно это было! Сейчас была другая жизнь, другая страна, и преследователь был другой. Он тоже хотел поквитаться с ним, но не за девчонку, девчонка здесь была ни при чем, девчонки на войне не в счет, это чисто мужские дела.

Был светлый вечер, улицы были полны немецкими солдатами, за голенищем сапога был нож — он ничего и никого не боялся. В следующий раз он оглянулся назад уже специально, у ворот их лагеря. Бородатый мужчина в пузырящемся пиджаке и кирзовых сапогах, в надвинутой на глаза кепке, остановился как вкопанный метрах в пятидесяти позади. Юрген усмехнулся и сделал приглашающий жест рукой в сторону ворот. Мужчина сделал короткое движение головой, вроде как сплюнул, развернулся и пошел прочь.

Через пять дней все повторилось, разве что Марина шла к знакомому дому другой дорогой и на улице не было бородатых мужчин с налитыми ненавистью глазами, никого не было. Во всем мире были только он и она, и они любили друг друга.

— А ты чем занимаешься? — спросил Юрген в одном из перерывов. Ему хотелось больше знать о ней. Он ничего о ней не знал.

— Я работала в госпитале. Санитаркой.

Он подождал, когда она перейдет от прошлого к настоящему. Она перешла, но не так, как он ожидал.

— Как там сейчас? — спросила она.

Он ей что-то рассказывал, о своих друзьях, лежащих в госпитале, и о тех, кто приходил их навещать вместе с ним. Они смеялись, сравнивая советские и немецкие госпитальные порядки. Она расспрашивала об этом странном новом мире, в котором действовали одни мужчины и в котором не было места женской заботе, женскому уходу.

И вот она в третий раз привела его в свой дом. И они уже ни о чем не разговаривали. «Иди ко мне», — непрестанно говорила теперь Марина. Это были единственные слова, сказанные в тот день между ними, за исключением тех, что она сказала, когда раздался первый взрыв.

Он был очень громкий, этот взрыв, тем более громкий, что за три недели Юрген успел отвыкнуть от грохота войны. И он был очень сильным — дом задрожал, как их блиндаж при прямом попадании снаряда, этого Юрген не успел забыть. Он вскочил с кровати.

— Не ходи туда, — сказала Марина.

Она тоже вскочила с кровати и теперь стояла рядом, обнимая его, не пуская. Не пуская туда, куда он должен был идти. Один за другим раздались еще два взрыва. У него пропали последние сомнения — куда. Он оторвал ее руки от своей шеи, силой опустил вниз. Он оделся за сорок пять секунд и выбежал из дома. На этот раз он не заблудился, он не мог заблудиться, вой сирен и нарастающие крики задавали направление. Он бежал к госпиталю и старался не думать о том, что он там увидит. Но что бы он ни представил, это было бы ничто перед тем, что он увидел. Взрывы разворотили оба крыла здания. Особенно пострадало правое. Этажи рухнули на всю высоту, обнажив деревянные перекрытия, кривую кладку стен. Была видна внутренность палат, с кроватей сползали окровавленные люди. Одна кровать зависла над разверзшейся пропастью, на ней вниз головой, привязанный широкими ремнями, лежал солдат. Его голова была забинтована до самой шеи, он ничего не видел и ничего не понимал, он кричал и извивался, и от этого кровать все больше кренилась, пока не рухнула вниз.