— Володя, Володя — поэт-политик, — произнес он, когда монумент остался далеко позади.

Выйдя из машины, Давид Давидович, перед тем как попрощаться, пригласил меня подняться в их номер на чашку кофе. Я мечтал провести еще какое-то время в компании Бурлюка, но принять приглашение, по известным причинам, побоялся, о чем сейчас очень сожалею.

В доме Брик и Катаняна я познакомился с Пабло Нерудой, который называл хозяйку «музой русского авангарда». Там же был представлен Наде Леже, которую мне частенько потом доводилось подвозить до гостиницы. Надя слепо верила в коммунизм и однажды сказала мне:

— Азарий, да, у вас погиб отец, его расстреляли, но надо найти в себе силы перешагнуть через это. Были, конечно, издержки, но нужно простить.

Если бы Надя Леже дожила до наших дней, мне кажется, она была бы ярой сталинисткой.

Через Лилю состоялось мое знакомство с Сергеем Параджановым. Поначалу оно было шапочным, а в более тесное переросло в Киеве, где мы с братом Аликом в 1970-х годах ставили «Кармен» и где довольно долгое время жил Сергей. Что и говорить, Параджанов был незаурядной личностью, большим фантазером и выдумщиком. Пригласив нас с Аликом к себе домой, он с гордостью демонстрировал какие-то стекляшки, уверяя, что это настоящие драгоценные камни, преподнесенные ему самим Папой Римским. В подарок от Параджанова мы с братом получили тогда по украинской вышиванке и в качестве ответного жеста пригласили его на премьеру «Кармен». Когда зрители устроили артистам овацию, Сергей поднялся со своего места в партере, повернулся спиной к сцене и начал аплодировать нам с Аликом, сидевшим в ложе.

Если большинство людей старались в советское время держать язык за зубами, то Параджанов, наоборот, фонтанировал небылицами и оговаривал сам себя. В 1973 году его арестовали. И во многом благодаря стараниям Лили Юрьевны Брик, поднявшей широкую общественную кампанию за его освобождение, он был досрочно выпущен из заключения.

Выйдя на свободу, Параджанов уехал в Тбилиси. В Грузии его обожали. Там Сергей пользовался большим уважением у всех, в том числе и у местного криминалитета, что позволило ему однажды помочь Алику. Тому понадобилось продать машину. Очень быстро нашелся покупатель. Это был какой-то грузин, который по доверенности приобрел автомобиль и, не заплатив, угнал его в Зугдиди. Работавший в то время в Тбилиси Алик рассказал об этом Параджанову. Только ему известными путями Сергей заставил мошенника вернуть автомобиль.

Возвращаясь к рассказу о Лиле Брик, скажу, что я регулярно посылал ей с Кубы письма и всякий раз привозил для нее авокадо — она их обожала. В СССР это был изыск.

К сожалению, в моем архиве сохранилось только одно письмо Лили Юрьевны. Оно датируется 1965 годом и прислано накануне нашей с Лойпой свадьбы. Привожу текст целиком, с авторской орфографией — чтобы читатель мог «услышать» интонацию автора:

Мои хореографические опыты начались уже в Гаване. Здесь мне довелось не только перенести несколько балетов на кубинскую сцену, но и создать первые собственные произведения. Сначала для мальчишек — первенцев новой хореографической школы. Номер, поставленный для них, назывался «Чапаевцы». Это была фантазия на тему концертного номера Владимира Варковицкого, в котором я сам, будучи школьником, когда-то участвовал. Кубинская ребятня танцевала очень увлеченно. Еще бы! Ведь в постановке фигурировали и пулеметчик, и возница, и можно было скакать по сцене с бутафорскими саблями… К тому же все они прекрасно знали, кто такой Чапаев, поскольку на Кубе с завидной регулярностью крутили советские фильмы. Меня смешило, как они, повторяя за мной движения, покачивали бедрами, привнося в хореографию своеобразный кубинский акцент.

Позже я поставил миниатюру «Avanzada» на мотив другого номера Владимира Варковицкого — «Памятник». «Avanzada» в переводе с испанского — это что-то вроде «идущие впереди». В номере принимали участие шестеро юношей, один из которых был знаменосцем. Во время танца знаменосца ранили и он, падая, передавал знамя товарищу. В финале танцовщики застывали, образуя скульптурную группу. Номер шел под музыку Александрова «Священная война». И, как ни странно, отыскать на Кубе ноты этой известнейшей композиции в то время оказалось невозможным. Выручил мой друг композитор Хильберто Вальдес, который записал ноты с моего голоса. Я приезжал к нему домой и напевал: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» Хильберто блистательно расшифровал мои напевы и сделал оркестровку. Номер стал хитом, бесконечно исполняемым на Кубе. Даже Алисия пожелала участвовать в этой постановке в качестве знаменосца.

Были также и другие: «Первый фортепьянный концерт» Прокофьева, танцы в третьем акте «Лебединого озера», па-де-де на музыку Делиба из «Сильвии», а также дуэт Спартака и Фригии на музыку Хачатуряна, поставленный мной специально для Алисии Алонсо. Этот номер она часто танцевала в концертных программах. Ее партнером был один из моих лучших учеников — Хорхе Эскивель. Он же стал одним из четверых участников моей, пожалуй, самой удачной постановки — «Canto vital». Когда я создавал этот одноактный балет, разумеется, помыслить не мог, что он окажется таким долгожителем, будет поставлен во многих странах мира и станет отправной точкой в карьере многих поколений кубинских танцовщиков. Забавно, что всякий раз, когда я приезжаю на Кубу, ребята, прошедшие через этот балет, кидаются ко мне:

— Я — рыба!

— А я — зверь!

— А я — природа!

Они представляются не по имени, а по роли.

Идея этого балета пришла мне по дороге из какого-то маленького кубинского городка в Гавану. Мы ехали с Алисией в автобусе и, чтобы скоротать время, философствовали, обсуждая вечные темы — как, например, вторжение человека в мир природы. Эта идея и легла в основу балета. Просыпался человек, пробуждался окружающий мир… Зверь олицетворял лес, птица воплощала в себе небо и горы, а рыба отождествлялась с морем. В какой-то момент человек вступал с ними в конфликт. И природа обрушивала на него свои беспощадные силы. Каждый из четырех образов давал танцовщику возможность раскрыть индивидуальность, продемонстрировать технику, показать красоту мужского танца.