Тогда он думал, что течение времени больше не в силах справиться с тем, через что ему пришлось пройти, но как же он ошибался. Дэрмот исповедовался богу лунного модуля, и космонавт в белом космическом костюме наподобие стихаря велел ему самому привести в порядок собственную жизнь. Дэрмот так и поступил, покончив со своими приключениями, не успели они начаться. Отказался напрочь от неродных белых телес, отбрасывающих родные тени на обои с розочками.

Эвелин и не догадывалась, думал он. Когда Дэрмот в конце концов отошел от бога лунного модуля, он понял, что тот больше ничего не значит. Он наблюдал крушение его космического корабля, сгоревшего в переполненной ладаном атмосфере чужой планеты; вера в будущее. Смерть их сына оказалась страшным ударом для обоих, выбила почву у них из-под ног — какое значение имели теперь давно минувшие полдни? Всего лишь реклама мороженого в перерыве — напоминание о том, что когда-то он был сластеной.

День разгорался. Карл раскачивался на каучуковых подошвах ботинок, сидя на корточках все в той же спальне, среди неестественной мебели, доставшейся в наследство — от отца сыну. Если старый пердун зайдет в комнату, он спрячется за дверь и будет только выглядывать изредка, чтобы понять, куда за это время успело пробраться застланное катарактой облаков боязливое око солнца. Течение времени он определял по звукам, на которые прежде никогда не обращал внимания; не то чтобы все они были настолько неуловимы, просто в жизни Карла до сих пор не возникало потребности ловить что-то подобное.

Он услышал сирены патрульных машин и, вместо того чтобы заинтересоваться, не по его ли это душу, стал наслаждаться их слабыми завываниями. Они походили на звуки бормашины в руках немощного дантиста, взвизгивая на высоких оборотах и норовя высверлить вечный кариес из этого загнивающего города. Когда закончились занятия в школе через дорогу, Карл услышал веселые позывные фургончика с мороженым и удивился, что, по сравнению с сиренами полицейских машин, фургончик, призывающий деток скорее насладиться карамельными полосатыми палками-сосалками или парой вафельных колец-наручников, звучал более угрожающе.

Когда стемнело, поднялся ветер и ударил в окно. Карл увидел голубя, который, приняв этот порыв ветра за хищника, заметался и начал терять высоту. Карл уже давно перестал сидеть на корточках, опустившись на колени, но в онемевших икрах и ступнях до сих пор ощущалась адская боль. Он представил их белыми, бескровными, оторванными от тела свиными ляжками за стеклом в мясном отделе. Затем попробовал подняться, но не смог удержаться на ногах, шатнулся и повалился вперед, в комнату, ударившись головой о ножку кресла. Карл взвыл — громкий гортанный звук.

И как раз именно в этот момент старик вошел в комнату. Он присел, его мягкий тапок оказался в паре дюймов от уха Карла. Паренек лежал неподвижно, чувствуя, будто в его полых ногах копошатся и зудят вязальные спицы. Он изогнулся и уставился в стариковские совиные глаза. Они смотрели прямо на него, но старик не подавал совершенно никаких признаков, что видит Карла. Он просто повернулся на сто восемьдесят градусов, опустил каучуковый конец трости прямо на мочку левого уха Карла, затем убрал трость и повернулся в другую сторону. Карл был до того напуган, что не смог даже вскрикнуть; но вместе с тем произошло еще одно откровение: старик был либо в маразме, либо почти полностью слеп, поскольку сразу не заметил Карла, да и вряд ли теперь заметит.

Наступила ночь. Небо, как в щелочи, растворило темноту у поверхности земли, оставив позади кубики света, покачивающиеся на зыбкой поверхности брусчатого моря. Дэрмот принял свою ночную пару чашек чаю и опустился в кресло, после чего Карл тоже решил выпить чаю. Он прокрался вдоль задней стены и вошел в кухоньку. Повернул кран и с мягким плеском наполнил чайник. А когда тот начал закипать, приглушил автоматический щелчок посудным полотенцем, после чего заварил себе пищевую добавку со вкусом клубники; он имел слишком богатый опыт в воровском деле, чтобы понимать: всегда хватай самое-самое. Карл смаковал свой ужин, стоя у балконной двери и прислушиваясь к еле слышному стариковскому шуршанию в другой комнате, шуму вентиляционной системы и завыванию ветра.

Он обратил внимание, насколько все омерзительно аккуратно было у старика на кухне: место для каждой вилки, тарелки или пакетика строго выверено, как по линейке. Аккуратно до омерзения, но в то же время грязно до жути. Сезонные земляничные осадки выпали над щелями между плитой и холодильником, холодильником и кухонным столом. Вся грязь, которую старик успел натаскать во время своих нечастых вторжений во внешний мир, скопилась здесь, превратившись в бурую морену на линолеуме мышиного цвета, «под мрамор». Водопад перед раковиной изрядно разъел линолеум, его жилисто-венозную поверхность.

Будь у Карла возможность прочесть эту историю, он бы понял, что она стара как мир. Дэрмот изо всех сил старался поддерживать порядок на своем пятачке пространства, но затем появлялся помощник и переворачивал все вверх дном. Прихлебывая чай, Карл сгрыз пару хлебцев. Рядом с плитой к стене была прибита подставка для приправ; на ее верхней полке в ряд стояли баночки с таблетками — лекарства старика. По форме баночек, знакомым названиям и отчасти интуитивно Карл узнал некоторые из них. Он аккуратно отвинтил крышки (защита от детей), взял пару таблеток из одной, еще одну из другой банки и проглотил все три залпом, запив последним глотком клубничной жижи. А потом, распластавшись по стене, вернулся в спальню. Он решил остаться здесь на ночь.

Совершая свой еженощный рутинный ритуал — запихивание согбенной плоти в помятую пижаму, — Дэрмот вспоминал о тысячах ночей, из которых состояла его супружеская жизнь. Он вновь вызывал в памяти те ощущения — каково это: всегда чувствовать на себе взгляд другого, взгляд, полный возмущения или подозрения, редко — равнодушия и никогда — холодности. Теперь влажные глаза его былого семейства заменили холодные линзы кабельного телевидения, которое провели из соображений защиты вырождающегося населения корпуса от всякого вреда. Дэрмот не верил в эффективность подобного средства. Что требовалось — так это взгляд, скорее предупреждающий беду, нежели констатирующий ее наступление. Взгляд бога лунного модуля, сошедшего на землю, или взгляд жены перед тем, как они лягут спать, когда она ревниво ищет следы, возможно оставшиеся после чьего-либо болтливо-стыдливого присутствия.

Чаще всего во взгляде Эвелин чувствовалась теплая приязнь одного родителя по отношению к физическому присутствию другого. После смерти жены дочь Дэрмота на несколько месяцев вернулась в город. Она остановилась у друзей, живших на другом берегу реки, где город граничил с деревней. Каждый день она приходила навещать его на переправу, которая пролегала между высокими каменными набережными. Дэрмот прямо чувствовал приближающийся теплый взгляд Сюзанны, исполненный дочернего участия. Но у него хватало мудрости осознать, что это чудо не могло длиться вечно, что это был ее долг по отношению к нему, что вскоре она станет черствой и начнет его избегать. Тогда она съедет. Разумеется, она и ночи не вынесет в этом доме; оставить ее здесь — все равно что запереть в палате для умалишенных.

С той поры такие взгляды стали большой редкостью, на долю Дэрмота выпадали разве что случайные, мельком брошенные жалкие их подобия. Помощник-домработник смотрел на него, проверяя наличие признаков жизни, словно изучал покрышки колеса на предмет повреждений. Врач из неожиданно возникшей на первом этаже кирпичной пристройки смотрел на него с некоторым любопытством, и Дэрмот понимал, что тот видит. Человека семьдесяти с лишним лет, знаменитого курением и пьянством, человека, всю жизнь прожившего в городе и занимавшегося тяжелым физическим трудом — рутинной работой, вызывающей переутомление. Да, врач смотрел на Дэрмота и удивлялся, что, несмотря на артрит, тот был еще вполне крепким овощем.