Вышел месяц из тумана,

вынул ножик из кармана:

буду резать, буду бить —

все равно тебе водить.

— … Все равно тебе водить, — повторила тихо Маша, вглядываясь в единственное оставшееся незачеркнутым лицо на картине.

— Где же ты, черт возьми, можешь быть, Света?

В кармане завибрировал телефон — это был Андрей. А кто ж еще в такой-то час? — улыбнулась Маша. Можно и на экран не смотреть.

— Не разбудил? — прошептал он.

— Нет, — замотала головой она, будто он мог ее видеть. — Что-нибудь случилось?

— Да. — Она услышала, как на том конце трубки щелкнула зажигалка. — Глупость всякая в голову лезет. Понял, что не смогу заснуть, пока тебе не расскажу.

— Так рассказывай. — Маша забралась в постель и выключила свет.

— Сегодня приходил ко мне Цыпляков. Принес по твоей просьбе фото юного Бакрина… — Андрей замолчал.

— И?.. — Маша смотрела на потолок, по которому двигались полосами отсветы автомобильных фар.

— И либо у меня бред, или молодой Бакрин и шут с картины де Хоха — одно лицо!

Маша резко села в кровати.

— Я же говорю — глупость, — расстроенно сказал на том конце трубки Андрей.

— Нет, не глупость, — медленно, переваривая информацию, ответила Маша. — Все сходится, Андрей, понимаешь? Все сходится.

— Но никуда нас не ведет, — мрачно посетовал он.

— Пока не ведет, — согласилась с ним Маша. И легла обратно, уткнувшись носом в подушку. — Но, может быть, завтра что-нибудь придумается.

— Утро вечера мудренее, — усмехнулся Андрей. — До завтра, любимая. — И он, будто сам испугавшись того, что сказал, быстро повесил трубку.

* * *

А утром выложил перед Машей альбом и фотографию. Но она, вместо того чтобы сравнить картину с фото и подтвердить его вердикт, вдруг вцепилась в фотокарточку.

— Я знаю этого человека, — подняла она на него ошеломленный взгляд. — Встретила несколько дней назад.

— Что?

— Он сейчас, конечно, совсем не так выглядит. Живот и все прочие атрибуты… возраста. Но — узнаваем. Это — директор дома инвалидов, где содержится тетка Бакрина. Некий Ниркабов.

— Ниркабов… — попробовал на язык незнакомую фамилию Андрей. Незнакомую, но чем-то созвучную… Чему? — Ниркабов…

— О Господи! — Маша прижала ладони к внезапно ставшим жаркими от стыда щекам. — Как же я сразу не заметила! Ниркабов — читай, Бакрин наоборот!

— Поехали! — вскочил Андрей. Она кивнула, схватила сумку, и они вместе выбежали из кабинета.

Уже сидя в машине, плотно встроившейся в плотное тело московской пробки, Маша повернулась к Андрею с извечным, ненавидимым всеми сыщиками вопросом:

— А ты подумал, что мы ему предъявим? Присутствие в виде шута на картине XVII века вряд ли можно считать преступлением.

Андрей дернулся:

— Плюс его фотографию.

— А он скажет, что у нас галлюцинации. Или — это случайное сходство. Бывает. Если он так давно сидит директором в доме инвалидов, значит, у него должны быть документы — комар носа не подточит. Он Энгра копирует, что ему срисовать официальные бумажки!

Андрей с ребяческой злостью ударил по рулю:

— Теряем время! Черт!

Маша посмотрела в сторону — на семью, сидящую в джипе рядом. Жена что-то выговаривала мужу. Тот сидел со скучающим, раздраженным лицом.

— Андрей, у нас нет доказательств.

Они помолчали. И Яковлев не выдержал — вырвался вперед, агрессивно лавируя в плотном потоке. Со всех сторон гудели машины. И через некоторое время они вновь встали — на светофоре.

Тогда Андрей повернулся к Маше и сказал уже спокойнее:

— У меня есть идея.

Через полчаса они были на месте — Андрей с визгом шин и шиком припарковался за домом инвалидов. Не глядя друг на друга, они вышли и быстро направились к зданию.

Внезапно Маша сбилась с шага — она узнала фигурку, сидящую у главного входа на скамейке. На улице было ветрено, стыло, но Бакрина этого, казалось, не замечала: выцветшие голубые глаза все так же смотрели в пространство. Маша поежилась: было что-то невыразимо печальное в этой слепой старухе с Альцгеймером, неизменно несущей свою вахту на скамейке у дома инвалидов.

— Это тетка Бакрина. Катерина Тимофеевна, — тихо сказала она Андрею. — Иди, попробуй поговорить с ней, мало ли?..

Андрей кивнул: вдруг Бакрин все-таки не выдержал и поделился с единственной родной душой своим присутствием в этом мире? Ведь, в конце концов, он не сильно рискует: она слепа, и уже давно. А теперь еще и лишена памяти. Маша вдруг вспомнила, как вскинулась старуха в первый ее приезд, услышав шаги директора Ниркабова, спросила: «Васенька?» А что, если узнала?

Оставив Андрея рядом с Бакриной, она потянула на себя тяжелую стеклянную дверь и, войдя, сразу увидела миловидную медсестру на рецепшен, полную и сдобную, как пшеничная булочка.

— Здравствуйте, я бы хотела поговорить с вашим директором, Юрием Владимировичем…

Она ожидала, что ее спросят о цели визита — но ничуть не бывало: медсестра расплылась в радостной улыбке:

— Конечно, давайте я вас провожу!

И она быстро засеменила перед Машей в ярких кокетливых лодочках на маленьком каблучке — единственное модное допущение к строгой белоснежной униформе.

— Впервые у нас? — обернулась она вполоборота к Маше, поднимаясь по лестнице.

— Нет, мы уже встречались с вашим директором, — вежливо улыбнулась та.

— Ой, это такой удивительный человек! — щебетала медсестра, цокая каблучками. — Вы согласны?

— Да. Удивительный, — эхом повторила Маша, радуясь, что девушка не видит ее лица.

Та явно села на своего любимого конька:

— Мы все здесь на него просто молимся! Ведь без Юрия Владимировича ничего бы не было! Ни-че-го-шень-ки! Вот тут недавно какой-то строительный холдинг у нас оттяпать территорию парка хотел под свою застройку, так он не дал! А какое оборудование пробил через Минздрав! А питание? Дай бог здоровым так питаться, как наши старики…

В ее искренней восторженности было что-то от восхищения монашки отцом-настоятелем. Они уже шли по коридору второго этажа: справа двери палат, слева — большие окна. На минуту из-за пепельной массы облаков выглянуло солнце, преобразив свежевыкрашенные стены и чистейший золотистый линолеум пола, еще пахнущий химической отдушкой, псевдососновым лесом… Но не хлоркой, не хлоркой! Старики сидели кто в креслах, кто в колясках: блестящие розовые лысины, взбитые белопенные кудри. Сведенные артритом пальцы переставляли на столиках рядом с окнами крупные шахматные фигуры, костяшки домино. Маше подумалось, что так оно и есть — этот дом инвалидов и правда вроде какого-то ордена, живущего совершенно отличной от других учреждений подобного рода жизнью. Больные старики, инвалиды, самое заброшенное и бесправное племя, здесь получают то, к чему и чают прийти достойные люди под конец жизни. Спокойствие и достоинство.