Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А медсестра все с той же жизнерадостной улыбкой (все-таки это у них профессиональное!) оставила ее у двери в кабинет Ниркабова, и Маша постучала.
— Войдите, — услышала она спокойный голос, чуть приглушенный дверью. Она встала на пороге:
— Здравствуйте, Юрий Владимирович!
Ниркабов встал с радушной улыбкой из-за стола. Маша впилась в него взглядом: может быть, ей все показалось? Невозможно, чтобы тот же человек, что выбивал из Минздрава оборудование для стариков…
— Мария Каравай, если не ошибаюсь? Снова к нам?
— Да, — сглотнула Маша, скосив взгляд на слабые любительские акварели на стенах. — Извините за настойчивость.
Ниркабов галантно выдвинул ей стул рядом со своим креслом во главе стола.
— Ну какие извинения, боже мой, это ведь ваша работа. Кофе не желаете?
— Нет, спасибо. — Маша села и набрала воздух в легкие. — Мне повезло, что вы понимаете реалии нашей профессии. Дело в том, что я буду просить вас об одолжении…
Ниркабов сел в кресло и склонил яйцевидную голову набок: чуть обвисшие щеки чисто выбриты, глаза ясные, серые. И рот — как же она не заметила его в прошлый раз? Тонкие длинные губы — яркие, несомненно, в юности, сейчас стали бледными и сухими. Но их изгиб — редкий, изысканный «лук Купидона», как нельзя лучше подходил для старинных портретов.
— Я весь — внимание, — сказал, не выдержав паузы, Ниркабов. Маша вздрогнула, виновато улыбнулась.
— Надеюсь, вы понимаете, что информация должна остаться строго между нами.
Ниркабов важно кивнул:
— Естественно.
— Дело в том, что мы подозреваем в убийстве племянника вашей пациентки, Катерины Тимофеевны. Некоего Василия Бакрина…
Она боялась смотреть ему в лицо. Ей показалось, или и правда длинные чуткие пальцы, лежащие на столе, чуть дрогнули? Маша подняла глаза.
— Помилуйте, — на благожелательном лице читалось явственное недоумение. — Насколько я знаю, Василий Бакрин скончался.
Маша театрально понизила голос:
— Есть сведения, что «покойный» Бакрин вовсе не покоен. И более того, часто наведывается к своей тете в ваш дом инвалидов.
Ниркабов откинулся в кресле, переплетя перед собой пальцы:
— Но это невозможно! За столько лет его обязательно увидел бы кто-нибудь из персонала.
«То-то и оно», — усмехнулась Маша. А вслух сказала:
— Согласна, поверить в это сложно. — «Мне в том числе», — добавила она про себя. — Но у нас есть неопровержимые доказательства.
Маша замолчала, выдерживая паузу.
— Вот почему начиная с завтрашнего дня органы следствия будут держать дом инвалидов под постоянным наблюдением. Мы надеемся, что вы, как директор, окажете нам все возможное содействие.
Ниркабов кивнул:
— Конечно. Конечно.
Маша встала:
— Спасибо! — она уже подошла к дверям и — не выдержала, обернулась, кинув прощальный взгляд на беспомощные пейзажи в дешевых рамках на стенах. — Отличные рисунки, — сказала она, глядя прямо в серо-стальные глаза директора. И исчезла за дверью.
Он уже ругал себя, что послал Машу одну к Ниркабову. Черт его знает, что может произойти! Вдруг Маша выдала себя, Бакрин все понял и взял ее в заложницы? Потом выбежал с черного хода, прижимая к Машиной груди ствол пистолета? И сейчас они уже мчатся в неизвестном направлении, а он сидит тут, как истукан, и слушает спятившую бабульку?!
Старушенция между тем цепко держала его за руку своей сухонькой, перевитой старческими венами, лапкой.
— Ну как ты, Васенька? — в сотый раз спрашивала она, и у Андрея не хватало смелости высвободиться из этих пут.
— Хорошо, тетя.
— Хорошо? — недоверчиво переспрашивала Бакрина. И Андрей чувствовал, как завязывается тугим узлом сердце от жалости.
— Просто отлично, — повторил он.
Дверь дома инвалидов открылась, и Маша выбежала на крыльцо. Они встретились взглядами.
«Все прошло гладко, — говорил Машин взгляд. — Задание выполнено».
«Никаких результатов с моей стороны», — говорил беспомощный Андрей.
Он пожал плечами и перевел взгляд на Бакрину. Ну и как ему теперь выбираться из этой ситуации?
— Нам пора, — подошла к ним Маша, и Бакрина перевела невидящий взгляд на нее.
— Тебе пора, Васенька? — с покорностью спросила она.
— Пора, тетя, — Андрей высвободил потную ладонь, мимолетно перед уходом погладив старческую руку.
Света выдохнула и вновь начала пилить: пилите, Шура, пилите! К этому призыву она прислушивалась уже несколько дней и, частично, ночей подряд. Веревка, больше похожая на канат, была крепкой. Но и крепкой же, слава богу, оказалась та самая разбитая тарелка.
Больше всего на свете Света боялась, как бы он не обнаружил спрятанного в мягкой войлочной начинке стула осколка. И постепенно истончающегося каната (а она специально выбрала место подальше и от кольца в стене, к которому та была привязана, и от собственной ноги). Волокна поддавались один за другим, медленно, слишком медленно, и каждая разорванная нить была маленькой победой, придававшей ей сил.
Существовала и еще одна опасность: на правой руке от постоянного нажима образовалась мозоль: длинная, воспаленная, она пересекала ладонь и кровоточила на указательном пальце. Поврежденная плоть — это уже становилось и правда рискованным. Ее тело — было единственным, на что он обращал пристальное внимание. Все остальное — и предметы убогого быта, будь то даже удерживающий ее в плену канат, мало его интересовали. Но за травмированную кожу он мог преждевременно отправить ее «на свалку» (так она это в последнее время для себя обозначала) — как тех девушек. Тот страшный стон она слышала лишь однажды, но знала, что существовали и другие: для нее одной он не стал бы несколько раз подниматься, нагруженный, судя по запахам, едой. И еще однажды она обнаружила в ванной в подвале чужой русый волос. Нет, она была не одна. Но осталась — последней. Успеть, только бы успеть!
И она пилила, пилила, как в забытьи. А когда нитей осталось совсем немного, со звериным рыком вцепилась в них зубами, размачивала слюной и рвала, не обращая внимания на кровь, обильно текущую из десен. И порвала!
Выплюнула куски нитей, обтерев кровь с подбородка, вскочила и бросилась к двери: свобода! Дверь не поддалась. Она бросалась на нее всем телом, как дикий зверь, еще и еще раз, уже осознав тщетность своих попыток, крича и в истерике сбивая кулаки в кровь.
А потом сползла спиной по двери вниз, с сухими глазами. И затихла.
Они только и успели, что съездить к Маше за бутербродами. Натальи, к счастью, не было дома, и они разложили всю снедь из холодильника на кухонном столе, прикидывая, что тут может сойти для пикника в парке при доме инвалидов.