Астрид в длинной футболке выходит из ванной. Глубоко вздохнув, она ложится в постель. И протягивает мне руку. Я беру ее за руку и ложусь рядом, полностью одетый.

– Подожди немного, не уходи, – шепчет она. – Подожди, пока я засну. Пожалуйста.

Она гасит ночник. Какое-то мгновение, погрузившись в сумерки, в слабом, проникающем сквозь шторы с улицы свете я смотрю на очертания мебели. Я дождусь, когда Астрид заснет, и тихонько уйду. Перед глазами в странном порядке мелькают картины. Кости на дороге, гроб Полин, Ксавье Паримбер со своей медовой улыбкой, моя мать, обнимающая женщину…

Будильник оглушительно звонит прямо мне в ухо. Я понятия не имею, который теперь час и где я нахожусь. Включается радио. «Франс инфо». Сейчас семь утра. Я в комнате Астрид, в Малакоффе. Должно быть, я заснул. Я чувствую, как ее теплые руки прикасаются ко мне, к моей коже, и это слишком приятное ощущение, чтобы я положил этому конец. Я не могу открыть глаза. Нет, – говорит внутренний голос, – нет, нет и нет! Не делай этого, вот именно этого делать нельзя! Руки Астрид раздевают меня. Нет, нет, нет! Да, – говорит плоть, – о да! Ты об этом пожалеешь, это самое глупое, что ты можешь сделать, вам обоим будет больно. О! Как приятно прикосновение ее бархатной кожи! Как мне этого не хватало! Еще можно остановиться, Антуан, еще есть время встать, одеться и убраться отсюда! Она прекрасно знает, как меня ласкать, она еще не забыла… Где и когда мы с Астрид в последний раз занимались любовью? Наверное, в этой самой постели. Полтора года назад. Жалкий кретин! Придурок! Все происходит очень быстро – яркая вспышка удовольствия. Я прижимаю Астрид к себе, неистово стучит сердце. Я молчу, она тоже. Мы оба знаем, что это ошибка. Я медленно встаю. Неловко пытаюсь погладить ее по волосам. Собираю вещи и выскакиваю в ванную. Когда я выхожу из комнаты, она все еще лежит на кровати. Но я вижу ее спину. На первом этаже завтракает Люка. При виде меня он взрывается радостью. Мое сердце сжимается.

– Папа! Ты остался на ночь!

Я улыбаюсь ему. Но сердце падает вниз. Я знаю, что он ждет не дождется, когда же мы с Астрид помиримся. Он никогда этого не скрывал. И говорил об этом Мелани. И Астрид. И мне. Он верит, что это все еще возможно.

– Да, вчера я устал.

– Ты спал в комнате мамы?

Глаза Люка лучатся надеждой.

– Нет. – Я вру и ненавижу себя за это. – Я спал внизу на диване. Я ходил в ванную.

– А, – выдыхает он разочарованно. – Ты приедешь вечером?

– Нет, приятель. Не сегодня. Но знаешь что? Мы отпразднуем Рождество все вместе. Здесь. Как в добрые старые времена. Что скажешь?

– Супер!

Очевидно, что новость его обрадовала.

На улице темно, и Малакофф еще спит. Я проезжаю по улице Пьера Ларусса, потом еду в Париж по улице Раймона Лоссерана, которая выводит меня прямиком на улицу Фруадево. Мне не хочется думать о том, что только что произошло. Это поражение, хоть и подслащенное удовольствием. А теперь и удовольствие ушло. Остался только сладковато-горький привкус сожаления.

Рождественский вечер в Малакоффе прошел прекрасно. Астрид блестяще его организовала. С нами были Мелани и мой отец, который выглядел не лучшим образом, Режин и Жозефин. Я давным-давно не видел стольких Реев в одной комнате.

Не хватало только Сержа. Когда я со всем доступным мне тактом спросил у Астрид, как у них дела, она вздохнула: «Это непросто». После ужина, когда все получили свои подарки и устроились у камина, чтобы скоротать время за приятной беседой, мы с Астрид поднялись наверх, в кабинет Сержа, чтобы поговорить о детях. Оказалось, мы оба вдруг ощутили, что теряем над ними контроль. Пренебрежительность, неуважение, отсутствие выражений любви и привязанности… Марго окружила себя стеной молчаливого презрения, отказывается ходить на консультации к психологу, которого мы нашли, желая помочь ей справиться с тоской по умершей подруге. Арно, как мы и предвидели, исключили из лицея. Мы записали его в пансион строгих правил, расположенный недалеко от Реймса. Его защитник в суде надеется закрыть дело путем полюбовного соглашения, предусматривающего возмещение ущерба, нанесенного семье Жусслин. Мы пока не знаем, в какую сумму выльется это «возмещение». К счастью, мы не единственная семья, задействованная в этом деле. Казалось бы, все эти неприятности – в целом обычные ситуации, которые нередко возникают в процессе взросления подростков. Но это соображение меня почему-то совсем не успокаивает. Астрид думает так же. Мне становится легче, когда я понимаю, что ее мучат те же мысли, и я стараюсь ее успокоить.

– Ты не понимаешь, – говорит она. – Мне осознавать все это больней, чем тебе. Я дала этим детям жизнь.

Я попытался описать ей отвращение, которое испытал при виде Арно в ночь его ареста. Астрид склонила голову, на лице появилось выражение беспокойства, смешанного с сочувствием.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Антуан, но мне все равно больней. Наши дети… Я носила их вот здесь, – говоря эти слова, она кладет руку на живот, – я словно все еще чувствую их в себе. Я их родила, они были такие милые, а теперь.

Я выдаю единственное, что приходит на ум:

– Знаю. Я присутствовал при их рождений.

Свое раздражение Астрид скрывает за улыбкой.

В начале января на Францию обрушивается антитабачный закон. Странное дело, но выполнять его требования оказывается легче, чем я думал. На леденящем кровь холоде возле офисов и ресторанов нас, курильщиков, собирается так много, что мне начинает казаться, будто я принимаю участие в каком-то заговоре – заговоре замерзших рук. Люка сказал мне, что Серж вернулся. Я невольно спрашиваю себя, рассказала ли ему Астрид о событиях ночи, последовавшей за похоронами Полин. И если рассказала, то как он к этому отнесся? В процессе работы Паримбер оказался таким же занудой, как и его зять, – настоящая железная рука в бархатной перчатке. Вести с ним переговоры – все равно что, валясь от усталости, нести крест на Голгофу.

Единственным лучом света в темном небе стал праздник-сюрприз, организованный в честь моего дня рождения Эллен, Дидье и Эммануэлем. Он состоялся в доме Дидье. Это мой коллега-архитектор, и, хотя мы одновременно закладывали фундамент своей карьеры, в отличие от меня он сейчас обретается в мире успеха и процветания. К счастью, он не стал задаваться. Хотя мог бы. У нас с этим высоким худощавым длинноруким субъектом с необычно звучащим смехом единственная общая черта – его жена бросила его ради более молодого мужчины, надменного банкира из Сити. Его бывшая, которая мне всегда нравилась, стала клоном Виктории Бэкхэм. А ее выдающийся греческий нос превратился в свиной пятачок.

Я не особенно задумывался о приближающемся сорок четвертом дне рождения. Когда я был, так сказать, полноценным отцом семейства, я радовался подаркам своих детей – неумелым рисункам и поделкам. Но на сей раз думал, что проведу этот день в одиночестве. Как и в прошлом году. Утром Мелани прислала мне милое сообщение, Астрид тоже, а еще – Патрик и Сюзанн, которые отправились в большое путешествие по Азии. Думаю, я бы сделал то же самое, если бы потерял дочь. Мой отец регулярно забывает о моем дне рождения, но на этот раз – сюрприз! – позвонил мне на работу. Его голос прозвучал устало – ничего общего с адвокатским тенором прежних дней.