изучающему содержание кошеля разбойника, после чего надолго приложился к фляге с водой.

Отпустило.

— Видимо, попов или монашков порезали, сволочи безбожные.

В объемном кошеле нашлось место и медякам, и серебряным монетам, и даже золотому польскому дукату. А также еще одному наперсному кресту — вновь выполненному из серебра.

Видать, попадались татям и священники, и даже состоятельные шляхтичи с золотишком в кармане…

— И не побоялся ведь их голова, душа пропащая, на себя крест батюшкин надеть и настоятелем представиться!

Сотник аж сплюнул в сторону сраженного им ряженого попа.

— Не дождутся они от меня молитвы об упокоение, звери дикие!

Согласно кивнув, полностью разделяя чувства московита, я принялся разглядывать трофейный пистоль разбойного вожака. Отличный экземпляр — замок новый, и как видно, за ним хорошо ухаживали. К тому же пистоль отделан серебряными пластинками с вычурным узором. Идеальная чеканка! А на рукояти — гравировка с родовым гербом… Вороном, держащим в клюве золотое кольцо! Подивившись, я покачал головой — такая роскошь на оружие до добра не доводит… Владелец — скорее всего тот самый, кому принадлежал и золотой дукат — соврать не даст.

И все-таки я решил оставить пистоль себе. Уж больно мне запал в душу пусть и чужой герб с вороном…

Протянув стрельцу второй самопал татей, уже без всякой вычурной отделки, я твердо произнес:

— Мне пяти пистолей многовато будет, и четырех за глаза! А у тебя пусть хотя бы один будет — все одно в бою сгодится, сам знаешь. Как заряжать и заводить замок, я научу — ключи, слава Богу, голова татей при себе держал.

Стрелец, сдержанно кивнув, отпираться не стал, пистоль принял:

— За науку благодарствую — а вот награбленное разбойниками предлагаю передать в монастырь. Глядишь, в обители сумеют распорядиться добром, нажитым тятями кровью… Да и кресты наперсные только братии отдать и можно. Как думаешь, немец?

Я потер лоб — вновь вернулась головная боль. Как некстати…

— Возражений не имею. Это правильное решение!

— Рад, что ты согласен.

Товарищ вновь попытался улыбнуться, но отчего-то в этот раз вышло криво… Хотя, может, и показалось.

А я к собственному удивлению, поймал себя на той мысли, что совершенно не жалею, что поддержал выбор стрельца. Ведь сколько бы золота или серебра не нашлось в кошелях оставшихся разбойников, один только трофейный пистоль будет стоить все одно больше… И, в конце концов, так будет действительно честно.

А еще я вновь подумал, что как только завершу в Московии все свои дела, то больше никогда не возьмусь за меч! А из пистолей только по глиняным горшкам стрелять буду — вместе с Викторией на побережье.

Стрелять я научил ее давно, и тренировками она не пренебрегала. Отец смотрел на такое нарушение правил поведения незамужней девушки сквозь пальцы. Так ведь он и мои ночные визиты вынужденно терпел — по совести сказать, дочка крутит им, как хочет! Да и немудрено: фройляйн Айхен — единственная дочь, единственная память о рано ушедшей жене. При этом она непреклонна и вспыльчива, и если ее пытаются заставить делать то, чего Виктория не хочет — то она все равно не поступится своей волей!

Единственным исключением в этой истории являюсь я сам.

И мне это нравится!

Я улыбнулся.

Осталось совсем немного — и я вернусь. Ты только жди меня, Вики…

— Давай-ка уже лошадок наших седлать. Негоже оставаться на месте после выстрелов — прогремели на всю округу. Вроде на огонек забрел сам атаман, судя по пистолям — но кто знает, сколько в его ватаге на самом деле татей было!

Сотник отвлек меня от размышлений о возлюбленной и воспоминаний, и я согласно кивнул в ответ:

— Ты совершенно прав, друг мой. Стоит поспешить!

Глава 14

Борисоглебский монастырь в закатных лучах заходящего солнца произвел впечатление мирно спящего воина. Но воина невероятного могучего, способного пробудиться сей же миг — и встретить любого врага огнем крепостной артиллерии, выстрелами стрелецких пищалей и летящими на головы нападающих камнями, бревнами, льющейся сквозь варницы кипящей смолой… Башни крепостной стены монастыря и маковки церквей открываются путнику издали — но если вдалеке они кажутся игрушечно малыми, то вблизи от просто огромных размеров выдвинутых вперед веж-исполинов перехватывает дыхание! Выдвинули их зодчие специально — для того, чтобы атакующих монастырь можно было косить выстрелами из бойниц косого боя вдоль прясел… Я насчитал более десяти боевых веж, делящих могучие каменные стены на участки-прясла, простреливаемые пищалями с обеих сторон.

Не разочаровали и сами стены: толщиной не менее полутора сажень, оснащенные бойницами подошвенного, среднего и верхнего боя, укрытые поверху двускатной кровлей… При наличии достаточного числа защитников и запаса пороха да свинца для пуль (ну и конечно пушек и пищалей), такая твердыня станет неприступной для любого врага! Неудивительно, что гетман Сапега застрял у схожей по мощи стен Троице-Сергеевой ларвы со всеми своими ляхами, немецкими наемниками, казаками Лисовского и прочими ворами… Которых у него насчитывается толи десять, а толи и все пятнадцать тысяч! И это против всего двух тысяч ратников князя Григория Долгорукова да тысячи монахов, паломников, трудников и вчерашних крестьян, взявших оружие в руки и вставших на стены! И ведь держатся защитники лавры, вот уже десять месяцев, как держатся, выдержав два тяжелых штурма и с десяток другой мелких схваток во время многочисленных вылазок…

В одной из таких, по слухам, монастырь едва ли не пал — в январе сего года. Благодаря малодушным перебежчикам воры узнали, что готовится очередная вылазка — и подготовили засаду на пошедших за стены крепости стрельцов… Но атакованные ратники не дрогнули, приняли бой, отгоняя ворога посменными залпами пищалей, и медленно отступая к воротам, а с прясел их поддержал огонь многочисленных пушек. Но самое страшное — в открытые для отступающих ворота ворвались всадники Лисовского и польские гусары! Однако последние вместо того, чтобы спешиться и попытаться занять воротные башни да удержать проход для подхода основных сил, ринулись конными внутрь лавры. Где их и истребили лапотные крестьяне, бросая камни и бревна на головы ворогам, оказавшимся зажатым в узких улочках меж построек…

И ведь никак теперь нельзя, чтобы лавра пала. Никак нельзя! Монахи ее еще до осады прославились тем, что находили на дорогах в окрестностях монастыря раненых, и доставив в лавру, искусно лечили их. Также братия оказывала приют всем сирым и убогим — и именно по настоянию архимандрита Иоасафа воевода Долгоруков позволил укрыться за стенами крепости беженцам, ищущим спасения от воров Сапеги. Несмотря на то,