Итак, Яша Шебанин нажил себе врага не классового, а личного. Им стал не Земцов, не родственники Сурнина, а Система. Локомотив забыл основной закон авторитетного человека. Человека, которого понимают. Не убий мента. И проиграл уже в тот момент, когда вместе с женой выбегал на улицу, оставляя за спиной чужие кровь, боль и смерть. Если он сейчас сумеет убежать и укрыться, если он даже состарится и уже ничто не позволит его наказать по закону, он проведет все эти дни до ухода в мир иной в ужасе, что к нему придут. И каждый стук в дверь квартиры, каждый скрип петель оконных ставен будет заставлять сжиматься его сердце. И на середине этого кошмарного пути он уже перестанет разбираться в том, что лучше.

А относительно Подлизы Локомотив был прав. Владимира Грошева задержали на третий день официального свободного плавания. Как и предполагал Яша, в час разврата. Подлиза, хорошо набравшись в кафе журналистов, вдруг почувствовал непреодолимую тягу к женской ласке. Думая, что найдет ее у проститутки, отправился в гостиницу, снял номер и тут же прибывшим знакомым сутенерам заказал «красивую, шатенистую, ну, можно рыжую, скромную, в платье, а не в джинсах».

Ему привели блондинку в джинсовой юбке, которую нельзя было назвать красивой даже при тяжелом алкогольном опьянении, однако к тому моменту Вова был пьян не тяжело, а абсолютно. В том состоянии, когда врачи-наркологи даже не берутся определять степень опьянения, подозревая, что это не опьянение, а инфаркт.

Проститутка честно провела у постели всю оплаченную ночь, а под утро, едва за окнами забрезжил рассвет, засобиралась восвояси. Вова выходил из сна, словно сходил с картины Малевича – ступенька за ступенькой. Проститутку он остановил уже в дверях.

– Это ты куда побежала?!

– Все, – честно ответила она, нетронутая.

– Ну, ты, может, и все, – возразил Вова. – А я даже ничего не почувствовал. Только пришла, и уже – все? Нет, дорогая, давай, по полной программе. Начнем с минета.

Выспавшаяся проститутка предложила позвонить сутенерам, договориться и доплатить, чем привела Подлизу в бешенство.

– Вы что, мышкин дом, кинуть меня решили?! Я вам сейчас такой договор организую, что…

Далее шло перечисление того, что может произойти в том случае, если его и дальше будут склонять к переплате. Проститутка попалась не из хлипких – хлипкие в Интуристе не работают – и подняла визг. Через минуту, за которую Вова безуспешно пытался овладеть продажным телом, к двери номера сбежались горничная, сутенер. Все обошлось бы для Грошева благополучно, если бы не эти проклятые опера из подразделения охраны порядка в гостиничном комплексе.

Отдел нравственности, будь он неладен. На бумаге не существует, а де-факто – вот он, в лице старшего оперуполномоченного Баранова.

Мало того что его взору предстали и проститутка, и сутенер, он усматривал в событии еще и половое насилие.

Подлиза с похмелья давай хвататься за вчера купленный у армян «ТТ», и это было последней каплей. В дежурке выяснилось, что Вова в федеральном розыске – опер через три минуты после прихода на работу нежданно-негаданно получил в руки одно раскрытое преступление, а Земцов овладел телом Подлизы. Все произошло настолько быстро, что ни Земцов, ни даже сам Грошев не понимали, что случилось.

В УБОП Вове задавали один-единственный вопрос:

– Где Локомотив?

Сказать, что его били до полусмерти, нельзя. Однако соглашаться с тем, что не били, было невозможно. Грошев сказал все, что знал, но оперов из антимафиозного ведомства это «все» не устраивало. Тогда Вова рассказал все, что знает. Но этого показалось мало, и через шесть часов непрерывной беседы он наконец-то рассказал все.

И оказался в руках областной прокуратуры. Все повторилось – пришлось снова все рассказывать. Как раз ту часть, которая вспомнилась после последних шести часов в УБОП.

Около четырех часов дня адвокат Яновский зашел в здание Центрального районного суда, а еще через сорок минут вышел, вынося в своем портфеле постановление об освобождении из-под стражи заместителя транспортного прокурора Александра Ивановича Пермякова.

Саша вышел из ворот тюрьмы, ежась под солнечными лучами вечернего Тернова. Медленно подошел к «Волге» с номерами областной прокуратуры, дрожащей рукой открыл дверь и сел внутрь. В машине его ждали Струге и Пащенко…

Когда водка закончилась, а на закат над Терновкой уже больно было смотреть, Сашка не выдержал. После месяца нахождения в одиночной камере он исхудал не только телом, но и душой. Напряжение, коим он был заряжен в тюрьме, стало покидать его только через несколько часов нахождения на воле. Истерик не присутствовало. Появились усталость и дурман, и не водка была тому причиной.

Под переглядки судьи с Пащенко он смотрел через стакан с остатками водки на красное солнце, бормотал что-то и морщился.

– Сань, может, домой? – спросил Струге. – Обо всем перетолковали, завтра выспишься, продолжим, а?

Тот упрямо качнул головой, и наступило молчание. После четырех недель заключения Пермяков имел право на решающий голос. Антону даже не пришло в голову настаивать. Однако ситуация заходила в тупик, но должна была закончиться, как и положено хеппи-энду, хорошим настроением. Инициатором этого выступил сам Пермяков.

– Знаете, что оказалось там самым простым?

– С Кормухиным разговаривать, – предположил Пащенко.

– Нет. – Сашка улыбнулся и снова покачал головой. – С Сорокой. Три недели в одной камере с отморозком – это причал для ищущей отдохновения души.

А Струге думал, что соседство с Ферапонтовым обернется для Пермякова тяжелым испытанием. Оказывается, самыми невыносимыми для зампрокурора стали встречи с коллегой по фамилии Кормухин.

– Очень трудно… Просто невозможно разговаривать с тем, кто смотрит тебе в глаза и уверен в том, что ты подонок…

– Забудь, – посоветовал Пащенко. – Мы знаем, что ты не вымогал этот чертов дом.

– Спасибо, что вы верили мне, ребята… – устало выдавил Пермяков. – Но я вымогал этот чертов дом.

Темнота обрушилась на берег так стремительно, что Сашка различался в ней уже с трудом.

– Что ты сказал?.. – не поверил своим ушам Струге.

Пермяков был слегка пьян, его прежнее местонахождение давало возможность делать сезонные скидки на цену заявления, поэтому Антон Павлович с Вадимом еще не понимали, что вечер стремительно превращается в ночь.

– Саня, повтори, что ты сказал, – тихо сказал судья. – Я, кажется, ослышался.

– Ты не ослышался. И Вадик не ослышался. Я ухожу из прокуратуры.

– Я ничего не понимаю, – выдохнул Пащенко. – Ты пьян, Сашка. Поехали домой, тебя сестра заждалась!

Вместо ответа Пермяков откинулся на подставленный локоть и стал осматривать газеты в поисках спиртного. Он не искал буженину или сыр, такими движениями мужик может искать только водку.