– Я поговорила с викарием, потом он уехал, а я сразу пошла на кухню. Повариха может подтвердить, что я провела там почти все утро.

Монкриф отпустил ее, и Глинет удалилась, не сказав больше ни слова.

– Мы обидели ее. – В голосе Кэтрин звучал упрек. Монкриф искоса взглянул на Кэтрин, но промолчал. После Глинет слуги заходили по очереди. Повариха была в ужасе, Монкрифу пришлось уверять ее, что она не сделала ничего дурного.

– Мы просто хотим узнать, что вы могли случайно увидеть.

Он заметил, что Кэтрин с трудом сдержала улыбку, сама повариха в этот момент прижимала к лицу фартук.

– Я ничего не видала, ваша светлость, – плаксивым тоном бормотала повариха. – Ничегошеньки! Клянусь могилой святого Хегрида!

Монкриф плохо себе представлял, кто такой святой Хегрид, но выяснять не стал. Выслушав со слезами на глазах новые утешения, повариха ушла. После нее Уоллес впустил сразу двух горничных.

Эти не рыдали, но пялились на Монкрифа с таким видом, как будто он был драконом, которым их пугали в детстве. Монкриф успел насчитать шесть книксенов, после чего отпустил девушек, убедившись, что им ничего не известно.

Опросив еще, пятьдесят пять слуг, Монкриф повернулся к Кэтрин:

– Осталось допросить только Джулиану и Гортензию.

– Ты полагаешь, это разумно?

– Они тоже были в доме, а если учесть якобитские пристрастия Джулианы, все может быть.

Он позвонил Уоллесу и велел пригласить свою невестку.

Через несколько минут дверь открылась, вплыла Джулиана. Ее узкое лицо было напряжено, женщина явно пыталась сдержать гнев. Подойдя к столу, она села на единственный стоящий там стул.

Сегодня лицо Джулианы было накрашено меньше, чем обычно. Монкриф невольно подумал: кто-то все же намекнул ей, что белила и румяна отвлекают внимание от того факта, что она по-прежнему очень привлекательная женщина.

Следом за Джулианой вошла Гортензия и, не обнаружив свободного стула, просто стала за спиной сестры.

Джулиана бросила испепеляющий взгляд в сторону Кэтрин. Монкриф успокаивающим жестом положил руку на ладонь жены: Джулиана представляла собой силу, с которой надо считаться, но бояться ее ни к чему.

Монкриф опустил взгляд на свои записи. Он задал слугам по три вопроса. Заметили ли они какие-нибудь действия в районе крыши? Не случалось ли в Балидоне чего-нибудь подозрительного? Известно ли им о причинах, побудивших кого-то злоумышлять против членов семьи герцога?

Все ответили отрицательно.

– Монкриф, я не понимаю, почему нас сюда вызвали, как будто мы слуги? – начала Джулиана, но Монкриф поднял руку, останавливая ее тираду.

– Позволь мне четко и ясно все тебе объяснить. Кто-то пытался нанести вред моей жене или мне. Кто-то, кто постоянно находится в Балидоне. Я задаю тебе вопросы потому, что ты очень определенно выразила свое отношение и ко мне, и к ней.

– Я не обязана сидеть здесь и это выслушивать. – Джулиана поднялась со своего места.

– Обязана, – жестко заявил Монкриф, – если и дальше собираешься жить в Балидоне. Если же нет, то сторожку привратника можно превратить во вполне приличное жилье для тебя и Гортензии.

– Тогда прикажи, чтобы так и сделали, Монкриф. Потому что я не желаю слушать эти возмутительные обвинения. – Джулиана сделала шаг вперед. – Да, Монкриф, ты мне не нравишься. Ты мот. Все эти годы ты жил среди англичан. Ты даже сражался на их стороне. Но ты нашей крови, и потому я старалась не замечать твоих пороков. Но сегодняшний твой поступок перешел все границы!

– Я прикажу подготовить коттедж. Надеюсь, что через неделю ты переедешь из Балидона.

Джулиана была потрясена.

– Мне хватит и одного дня. – Она развернулась и вылетела за дверь, на ходу скомандовав сестре идти следом.

Однако Гортензия не сдвинулась с места.

– Прошу тебя, Монкриф, – тихонько заговорила она, присаживаясь на стул Джулианы. – Не заставляй меня переезжать вместе с ней. – Гортензия положила руки на колени. – Я знаю, Джулиана к вам плохо относится. Но я лучше останусь служанкой в Балидоне, чем буду жить с ней в коттедже.

Казалось, Гортензия сейчас расплачется. Монкриф даже испугался.

– Гортензия, конечно, ты можешь оставаться в Балидоне, – сказал он, надеясь, что отсутствие Джулианы окажет целительный эффект на здоровье ее сестры.

И тут Гортензия расплакалась, прижимая платок к лицу. Когда она ушла, Монкриф посмотрел на жену:

– Почему ты на меня так странно смотришь?

– Ты же запретил мне тебя благодарить. Но мне очень приятно, что ты проявил доброту к бедной женщине.

– Не могу себе представить более мрачной участи, чем жить с Джулианой в маленьком коттедже.

– Ты думаешь, Джулиана и впрямь переедет?

– У нее нет выбора. К тому же она сможет изображать мученицу, рассказывать друзьям, как сильно пострадала ради правого дела.

Допрос остальных слуг оказался куда легче, чем беседа с Джулианой. Монкриф потерял надежду узнать что-нибудь полезное. Когда отпустили последнего, Кэтрин спросила:

– Ты еще веришь, что нам удастся найти свидетеля?

– Я прихожу к выводу, что в Балидоне одни слепцы. Монкриф встал и прошел к окну. Блики полуденного солнца сверкали на поверхности реки, превращая ее в расплавленное золото. Вдали поднимался лес, окружающий Балидон со всех сторон. Когда-то он служил замку защитой, но надобность в этом давно отпала. Часть леса герцоги продали, в другой разрешили охоту.

Кэтрин думала, что муж любуется видом, но Монкриф в это время делал ей молчаливое признание.

«Это я писал тебе письма, Кэтрин. Я был так одинок, и соблазн оказался сильнее меня».

Но не успел он вымолвить и слова, как Кэтрин встала:

– Сегодня вечером я приду к тебе, Монкриф. Я займу то место, которое предназначено мне как твоей жене. – Монкриф потрясенно смотрел ей в лицо. – Достаточно ты терпел.

«Скажи ей». Но он знал, что если скажет, Кэтрин к нему не придет. Он не святой, но и не завзятый грешник, просто мужчина, разрывающийся между страстью и добродетелью.

– Почему сейчас?

– Может быть, ради наследника. Может быть, просто пришло время. Месяц истек, Монкриф, и у меня больше нет причины носить траур. До вечера, – сказала она и вышла. Монкриф остался со странным чувством в душе – смесью вины и предвкушения.

Беспокойство не облегчает предстоящего дела. Только трусы боятся трудностей. Смелый делает то, что должен.

Такие слова, говорила себе Кэтрин, стоя в новой ночной рубашке и пеньюаре у дверей в смежную спальню. К счастью, рубашка была не слишком откровенной, но и не очень закрытой. Кэтрин обнаружила ее на своей кровати, когда вечером вернулась к себе в спальню. В карточке сообщалось, что ее доставили от портнихи по приказу герцога.