Хотелось многого, хотелось трахать эту красивую сучку так долго, что ее порвало бы на лоскуточки, когда, наконец, он позволит ей кончить. Боже, как же от неё в голове сейчас было восхитительно пусто, и только голод лютым волком выл и бил в барабаны.

“Бери, хватай, не отпускай”.

Да еще бы Эд собирался отпускать. Нет уж. Это ж сдохнуть можно случайно, потому что слишком сильно он на Сапфире шизанулся.

Нельзя. Нельзя быть таким алчным безумием, которое не хочется не отпускать ни на секунду. Но она была. И не переставала быть. И это было охренительно.

Пальцы сжимают кожу на её бедрах так крепко, что Света в руках Эда тихонько взвизгивает и выгибается.

— Сильнее, — шипит Сапфира Эду в губы. Сучка ненасытная. Его, Эда, сучка. И пусть пока кочевряжится, пусть брыкается, все равно она — его. Это же видно невооруженным глазом. Когда у умной зрелой женщины вместо слова “нет” выходит “да” — значит, она игнорирует львиную долю собственных эмоций. Слушает мозги, так это у них называется. И на кой хрен? Ну вот сейчас они зачем вообще?

Эд, конечно, иронизировал. Он прекрасно понимал, что будь с ней все просто — он бы уже давно от неё отстал. А с ней было и не просто, и не сложно — было странно, Эд будто пытался собрать как надо кубик-рубика, но никак не мог добиться в этом особого успеха. Женщина-загадка. Вот эта — точно.

А над Сапфирой Эд сейчас издевался. Она же обожала боль, а Эд сейчас как раз болью её награждать и не торопился. Прищипнул несколько раз кожу на ягодицах, растравил аппетит, и пустился в странствие по её телу. Просто губы, просто язык и просто ладони. Одна только нежность и бережные ласковые прелюдии. Долго ли ты, Светочка, вытерпишь в таком ванильном режиме, ужасно интересно?

Все равно она вкусная, в каждой пяди её сладкой кожи. И смертельно хотелось пустить в ход зубы, услышать как Сапфира вскрикивает, захлебываясь болью и возбуждением. Но нет, нет, пока не попросит — пусть плавится так.

Пальцы ныряют под резинку шелковых пижамных шорт. Туда, к пылающим жаром половым губам, к раскаленной, уже скользкой от смазки вагине.

— Детка, да ты и без мазо заводишься? — фыркнул Эд, засаживая два пальца в щель, заставляя Сапфиру в его руках снова выгнуться и ахнуть от ощущений. И всякий звук удовольствия с этих вкусных губ — победные фанфары. Они, кстати, даже без помады воплощение чистого греха — эти губы. За одни только эти губы Сапфиру бы в Средневековье сожгли на костре, как ведьму. Если бы, разумеется, её не спас какой-нибудь король, прельстившийся её безумной красотой. Хотя, короля она бы наверняка натянула, но кто знает… Королю могло и понравиться.

— У меня третий секс за два года, я сейчас вообще завожусь с полоборота, — огрызнулась девушка, прикусывая губу.

— Ага, я поверил, что дело только в этом, — ухмыльнувшись, фыркнул Эд и впился в её рот, потому что да, нельзя так просто взять, посмотреть на эти губы и не захотеть их тут же. Сколько эротических фантазий появляется только после пары секунд любования.

Ну, да, конечно же, дело в недостатке секса, в чем же еще. Разумеется, Эд такой идиот, что точно не подумает, что его Сапфира хочет вполне себе по настоящему. Ну правда ж, нечего смотреть, ни кожи, ни рожи, ага. Весь из себя такой никакой, что дать можно только из жалости. Разумеется.

Сучка разозлилась, сучка начала кусаться. Ну, давай еще, золотко, кусай сильнее, еще приятнее трахать тебя пальцами, зная, что тебе этого до озверения мало, и с каждой секундой крышу тебе срывает сильнее. Ты будешь вымаливать свой оргазм сегодня.

Раз, два, три, четыре, пять — начинаю раздевать. Кто не убежал — тот сам виноват. Хотя, нет, не так. Кто не убежал — тому понравится, ага. Очень понравится. Уж Эд-то проработает этот вопрос. Хорошенечко. Не уползет даже.

А раздевать приходится недолго, увы. Что там раздевать-то в принципе? Полотенце самого Эда в зачет не идет, оно уже давно свалилось, он уже давно вжимается вздыбленным членом в этот вздрагивающий плоский живот. И сучка уже давно неторопливо Эду дрочит, сжимая свои наглые пальцы на налитом кровью стволе члена. Никакой дисциплины, никакого уважения, хватается за все подряд без разрешения… Ох, засадить бы ей поскорей, но так не интересно же.

Её пижаму долго снимать не нужно. Так, дернул шорты вниз по ногам, швырнул на пол, задрал шелковый топ, снимал до конца вслепую, уже сжимая губами торчащий дыбом нежно-розовый сосок. Сладкая сучка.

Выпендриваться — выпендривается, врет, что дело в долгом отсутствии секса, а все равно третий раз уже она реагирует на прикосновения, как голодная. Даже без боли — так и гнется навстречу рукам, подставляя то одну грудь пальцам Эда, то другую.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Хочет.

Это охренительно знать, это охренительно ощущать, и вообще осознать одну победу в этой невозможной зеленоглазой войне — охренительно настолько, что Эд изо всех сил оттягивает момент своего триумфа.

Три пальца внутри неё, один на клитор — а Сапфира уже не может держать себя в руках, или не хочет — в общем, неважно, она уже кусается. Зубы сжались уже на шее Эда. Роспись хочешь поставить, Светочка? Ставь. Так и быть. Раз уж стала такой неизлечимой одержимостью — ставь. Имеешь право.

Пальцы свободной руки ложатся на горло Сапфиры. Чуть сжимают, так, чтобы она ощутила хозяйскую руку, совсем не сильно. Это и так экспромт, который никто не обсудил. По сути своей, Эд и на это-то не имеет права сейчас, она ему ошейник не предлагала, но все-таки… Пока так, а там, быть может…

Девушка от пальцев на своей шее вздрагивает и ощутимо слабнет в хватке. Становится мягкая, податливая… По её пересохшим губам быстро пробегает язычок. Сладкий язычок.

— Сильнее? — хрипло шепнул Эд, склоняясь к её рту. — Хочешь еще?

— Да. Хочу. Сильнее! — Всего три слова, но их Сапфира выдыхает так жадно, что и дураку ясно, что это искренне. Надо же, угадал. Хотя это не совсем секрет — Эд же знал, что девочка по-прежнему любит пожестче, правда думал, что это распространяется только на мазо.

— Хорошо…

Семнадцать секунд асфиксии — недостаточно, чтобы убить или навредить, ни по времени, ни по усилиям, но достаточно для этой конкретной сабы, чтобы адреналином сбило верхний слой этой её нахальной дерзости. Но боже, как же доставляет, когда в руках ты держишь её жизнь — её, единственной, этой потрясающей, упоительной, действительно уникальной женщины. Какое удовлетворение приносит вид её, жадно хватающей воздух ртом, такой слабой в твоих руках.