В украинском и других славянских языках слово «полынь» – это «чернобыль». Это растение обильно покрывает берега реки Припять.

Этот лингвистический курьез часто вспоминают при обсуждении произошедшего, его апокалиптических вибраций. В одном из длинных монологов, записанных Алексиевич в «Чернобыльской молитве», говорящий цитирует строки из Откровения, а затем говорит следующее: «Я пытаюсь осознать это пророчество. Все предсказано, все написано в священных книгах, но мы не умеем их читать».

Рабочие в строительных касках неторопливо входили и выходили с предприятия. Был обед. Зачистка продолжалась. Здесь работали, вполне себе обычное место. Но это было отчасти святое место, где все время сжалось в одну физическую точку. Слоновья Нога всегда будет здесь. Она останется здесь после смерти всего остального как вечный памятник нашей цивилизации. После крушения других объектов, после того как все доброе и прекрасное будет потеряно и забыто, ее молчаливая затаенная злоба все еще будет пульсировать в земле, как раковая опухоль, распространяя свою горечь по восставшим водам.

Последняя наша остановка была у градирни реактора № 5, величественной конструкции из бетона, которая во время аварии была близка к завершению и с тех пор оставалась заброшенной, как и сама стройплощадка. Игорь и Вика повели нас по высокой траве, по длинному пешеходному мосту, деревянные перекладины которого местами так сгнили, что нам приходилось цепляться за перила и на цыпочках пробираться по ржавым боковым металлическим балкам.

– Добро пожаловать в тур в стиле Индианы Джонс, – пошутил Игорь.

Ни сама шутка, ни вялое хихиканье, прозвучавшее в ответ, казалось, не доставляли ему никакого удовольствия. Это была его работа: идти по прогнившему пешеходному мосту; шутить про Индиану Джонса; переходить к следующему этапу экскурсии.

Оказавшись внутри, мы бродили, безмолвно впитывая необъятность строения. Башня поднималась на сто пятьдесят метров вверх, вместо крыши было отверстие, в котором виднелся круг неба. Ради демонстрации размеров этой конструкции Игорь подобрал с земли камень и с впечатляющей точностью и силой швырнул его в большую железную трубу, которая проходила по внутренней стене башни. Лязг от удара отразился бесконечной незатухающей звуковой петлей. Где-то в высоте раздался надтреснутый крик вороны, который тоже долго отдавался эхом.

В Ветхом Завете, в некоторых из наиболее запоминающихся грозных предупреждений Бога всяческим непокорным, а также различным врагам его народа говорится о разрушенных городах как о местах гнездования птиц. А в Книге Иеремии Он заявляет, что город Асор после его уничтожения Вавилоном станет «жилищем шакалов, вечною пустынею»[104]. И еще есть великий эдикт Исаии: 34, от которого кровь стынет в жилах, где предсказано, что праведный меч Господа обрушится на город Едом – его реки превратятся в смолу, его пыль – в пылающую серу, его земля будет лежать опустошенной из поколения в поколение. Этот город, согласно преданию, также станет «пристанищем для шакалов, домом для сов». Они будут владеть им вечно, говорит Бог, и будут жить там из рода в род.

Самые отважные карабкались по железным лесам в поисках более высоких позиций для удачных кадров. Но я был не с ними. По своему обыкновению, я отыскал нижнюю площадку и сел, скрестив ноги, прямо в пыль, забыв на мгновение об опасности. Передо мной была бетонная стена с нарисованной монохромной фреской, на которой был изображен хирург в хирургическом халате и маске с прижатыми к лицу руками и взглядом, устремленным вперед и наполненным глубокой усталостью и ужасом. Я узнал в этой фреске снимок Игоря Костина, фотокорреспондента, известного своими фотосвидетельствами катастрофы и ее последствий.

Было довольно нелепо, что произведение уличного искусства находилось внутри заброшенной башни: меня поразили банальность и шаблонность этого зрелища, как будто оно нарушало собой целостность руин, грубо выдавалось из безжалостной поэзии места.

Я поднял глаза. В десятках метрах над головой две птицы скользили разнонаправленными спиралями по внутренней окружности башни, – пустельги, как мне показалось, – возносимые невидимыми потоками вверх, к огромному диску неба, невероятно глубокому и синему. Я долго сидел и смотрел, как они все кружат и кружат внутри огромного конуса башни. Мне вспомнились Алладейл и смертоносная вибрация истребителя, с воем несущегося ко мне через долину, тупая жестокость технологии в глуши дикой природы. Эти хищные птицы, дрейфующие в воздушных потоках и таинственные, показались мне равнозначным, но противоположным по знаку откровением, мимолетным разоблачением какого-то сокровенного кода или смысла.

Это место – послание. Жилище шакалов и вечная пустыня.

Я рассмеялся, думая об аналогиях этой сцены в стиле Йейтса[105], о тысячелетнем мистицизме: башня, соколы, расширяющиеся круги. Но на самом деле в том, что я видел, не было ничего апокалиптического, никакого «кровавого прилива». Это было последствие, восстановление спокойствия.

Птицы, подумал я, ничего не знали про это место. Зона для них не существовала. Вернее, на глубинном и абсолютном уровне они знали о ней, но их понимание не имело ничего общего с нашим. Эта градирня, немыслимый памятник завоевания природы, ничем не отличалась от деревьев, гор, других одиноких строений на Земле. Для небесных призраков в их спиралевидном скольжении не существовало разделения на «природное» и «техногенное». Была только природа. Был только мир и то, что в нем находилось.

8

Карта в багровых тонах

Наша дочь родилась в засуху. Весь тот год погода была странной, непостоянной, метавшейся между крайностями.

За шесть недель до назначенного срока Дублин укрыл снег. Его было больше, чем когда-либо за всю мою жизнь, аэропорты были закрыты, улицы безлюдны, в магазинах кончился нарезанный хлеб. В городе восемь человек – возможно, в панике, но, скорее всего, в дикой радостной эйфории от экстремального погодного явления – украли со строительной площадки экскаватор, чтобы ночью снести стену супермаркета. Мобилизовали армию – ненадолго, но эффектно. Было забавно видеть Ирландию такой, где всегда царит безнаказанность и которая до смешного плохо приспособлена к чему-либо более экстремальному, чем моросящий дождик. Однако возникали мысли, насколько менее забавными все может стать, если нехарактерная для страны погода задержится дольше.

Правительство объявило красный уровень погодной опасности, советуя людям не покидать дома без необходимости. Так нам напомнили о том, что все хрупко, что цепочки поставок непрочны, что несколько дней снега могут заставить все замереть.

Затем, в первые недели жизни моей дочери, наступила странная жара. Весь конец мая и весь июнь того года стояла небывалая жара – самый сильный зной за всю мою жизнь, самый долгий период без дождя. Всякий раз, когда выносили ребенка на улицу, мы переживали о том, хорошо ли она защищена от яркого солнца. В помещении