Зато стойкому, хоть и тщательно маскируемому антиамериканизму ребята дали волю: застенчивая кисонька под зонтиком с бахромой, что соблазнила отважного мореплавателя, сыпанув ему в бокал какого-то галлюциногена, была родом с Миссисипи – там как раз проплывал двухпалубный пароход с гребным колесом, витрина доброго Юга. Кот прихуел, шарами поплыл и ушел в трехдневный глюк с позолотой и смещением перспективы. Ни в одной другой точке света ему не кидали подлянок местные жители.

А вот если бы коварная кошечка заарканила кота именно в Японии – каков был бы номер! Битва полов, слабость, принужденная действовать обманом и потому простительная, исходящая с родины сладкая угроза – в вилке между рекламной олеографией и карикатурой это был бы крайне удачный ход. Но патриоты сказали: «нет». Как Арсению Тарковскому в Ереване на панегирическую строчку «Они хотели всем народом / Распад могильный обмануть»: «Армяне – никого – не обманывают. И не хотят».

Япония, 1977. Kyoryu kaicho no densetsu. Реж. Дзюндзи Курата. В ролях Нобико Сава, Цунехико Ватасе. Прокат в СССР – 1979 (48,7 млн чел.)

Сейсмические сдвиги и жар прерывают сон древних рептилий. Из роковых яиц замедленного действия вылупляются плезиозавры лох-несского типа и прочая мезозойская нечисть, которая начинает жрать беспечных джапанов на водах пяти великих озер у подножия Фудзи – пока неизбежный в таких случаях союз науки и армии не забивает катаклизм встречным палом глубинных бомб.

Страна, где Восходит Солнце, своими фобиями задолго предвосхитила спилберговскую юрасик-волну. Сложная тектоника островов, чреватая постоянными извержениями, землетрясениями и цунами, укоренила в японском сознании миф о гневе исполинских чудовищ – чаще всего земноводных, учитывая, что беда вечно приходит с моря. Смиренное конфуцианское ожидание от природы всяческих зол породило целый жанр кайдзю эйга – «кино о странном звере» типа Годзиллы, Гамеры или Горго, – не затухавший в кино Японии с самых 50-х, когда сложная машинерия впервые позволила переносить мегаящериц на экран.

Так что Спилберг только воспользовался чужими наработками, с чисто американским искусством эксплуатируя необъяснимую, прямо-таки инфернальную страсть малолеток к праисторическим ящерам.

Долевое участие военных и зловредной профессуры в борьбе с гидрами год от года варьировалось. 50-е свято верили в армию-защитницу, хотя именно атомные испытания вызвали подсознательные фобии гигантских насекомых, обычных для трэш-кино того времени. Генералитет железной рукой корчевал издержки свободного полета мысли, дежурно ворча на профессоров Персиковых с их аномальными закидонами. Технологический бум 60-х реабилитировал очкариков, а отмена всеобщей воинской повинности маргинализировала армию. В 70-х уже считалось, что солдафоны наломают дров, а к зверушкам нужен гуманитарный подход. В «Легенде» молодой геофизик с чудной фамилией Ошизава, прознав о гигантской яйцекладке и пропаже коров, едет на место заглянуть в глаза чудовищ, взявшись за руки с гидробиологом Акико (женщина, не волнуйтесь). А тем временем зверюга ужасный коих ел, а коих в лес волочил.

Монтажные нестыковки дают основания полагать, что всю расчлененку нам так и не показали. Японская терпимость к натурализму значительно выше нашей, поэтому панорама брошенных на берегу скатертей и фонариков в момент, когда длинношеее ест свой первый завтрак из водных велосипедистов, кажется вмешательством цензуры. Впрочем, верхняя половина девушки-аквалангистки, выдернутая из воды подругой, и без того будет стоять перед глазами до самой смерти. Гигантский глаз ящера или тонущая отдельно нога после такого – абсолютные пустяки, – как и бурление крови в дымящейся воронке. Японцы, как давно уже ведется в фильмах-катастрофах, совместили ужас с праздником, умело играя на диссонансе расслабленных отдыхающих с лютой стихией. Птеродактиль закусал плезиозавра, глубинные бомбы стронули пласты и спровоцировали землетрясение, мужская и женская рука тянулись друг к другу на фоне бушующей огнем стихии.

Так товарищи ученые нашли друг друга и провели уикенд на Фудзияме.

За время съемок ни один занятый в них динозверь не пострадал.

Япония, 1979, в СССР – 1981. Tatsu no ko Taro. Аниме. Реж. Кириро Ураяма. Прокатные данные отсутствуют.

В эпоху серпа и ручного обмолота сельский сиротка Таро много спит, много жрет и много кувыркается с белками, кроликами и рогатыми оленями. Мимохожий волшебник (в Японии времен серпа волшебники часто ходят мимо, обязательно с посохом) дарит ему силу ста мужчин (не в этом смысле, идиоты), с помощью которой Таро одолевает красного и черного демонов и пускается в путь на поиски заколдованной за эгоизм в белого дракона мамы. Кролики, панды и бурундуки скачут следом группой поддержки.

Становление характера отверженного отщепенца – один из хребтинных сюжетов культуры. Белая книжная цивилизация избирает за образец своего латентного любимчика хилого очкарика (Витя Глушаков, Гарри Поттер, цыпленок Цыпа). Исторически недоедающая желтая – лежебоку-пузанчика («Кун-фу панда», «Кун-фу кролик» и т. д.[26]): из-за недостатка белка близорукость в Японии повсеместная и не является признаком маргиналии. Обе культуры знают грядущую силу своих антигероев: взрослым очкарикам принадлежит белый мир (Гейтс, Спилберг, Сноуден, если кто сомневается), в желтом пузанам прямая дорога в сумо, к звездам которого относятся как к живому воплощению Будды. Путь к вершине через очки и брюхо – затейливая, но решаемая сюжетная задачка новейшей, внимательной к меньшинствам культуры.

«Таро» – история мальчикового самопознания. Силы. Родства. Ремесла рисосеяния. Отношений с девочкой и злыми духами. Если природа и пляшущие зверушки окружают лесного ребенка с колыбели, расширение радиуса ойкумены ведет к контактам и конфликтам. В их числе – познание себя как мужской особи, которое лицемерные культуры предпочитают обходить стороной, а простодушно-аграрные – брякают во всеуслышание. Самым незабываемым эпизодом картины была стойка рисованного крепыша на руках, ноги врастопырку, в ходе которой у него задралось кимоно, и взорам лесной братии и всех десяти отрядов пионерлагеря «Искра» открылся совершенно откровенный рисованный писюн. Дети подскочили на лавках всем клубом, от рева распахнулись двери. Хвала советской редактуре, что оставила эту подрывную сцену в сохранности: прямо скажем, технология посадки риса и обуздания мам-драконов выглядела много менее впечатляющей. Мудрая бесстыжесть японского этоса как раз и определяла приличия, не игнорируя очевидного. Следующую стойку Таро учинил 5 минут спустя уже при девочке и тут же залился пунцовостью, а впредь вставал на руки только в набедренной повязке.

Последний шокинг японцы приберегли на финал. Когда мелкий зритель успел уже подустать от красных и черных демонов, свинцовых туч, земледельческих и оросительных мероприятий, расколдованная мама являлась из дырявого панциря дракона совершенно голой.