Голландия же была все менее заинтересована в продолжении войны после того, как Людовик продемонстрировал желание заключить мир. Континентальная война могла восприниматься ею по меньшей мере как неизбежное зло и причина ослабления страны. Деньги, которые она тратила на свою и союзные армии, отнимались от ее собственного флота, а источники ее благоденствия за счет моря иссякали. Насколько домогательства Людовика XIV вынуждали принца Оранского занимать постоянную неуступчивую позицию в отношении Франции, возможно, не совсем ясно, и здесь не место выяснять этот вопрос. Не может быть сомнений, однако, что эта борьба доводила морскую мощь Голландии до очевидного истощения, а вместе с этим ухудшалось ее международное положение. «Занимая положение между Францией и Англией, – пишет голландский историк, – Соединенные провинции после достижения независимости от Испании постоянно вовлекались то одной, то другой из этих держав в войны, которые обескровливали финансы голландцев, уничтожали их флот и вызывали быстрый упадок их ремесел, мануфактурного производства и торговли. Таким образом, миролюбивая страна оказалась раздавленной бременем неспровоцированной и продолжительной вражды. Часто также дружба Англии была для Голландии едва ли не менее пагубной, чем ее вражда. Пока одна усиливалась, другая слабела, и возникал альянс между великаном и карликом»[57]. До сих пор мы наблюдаем Голландию открытым врагом или энергичным конкурентом Англии. С этих пор она, как союзник, страдает в обоих случаях из-за своих малых размеров, малочисленности населения и менее благоприятной конъюнктуры.

Истощение ресурсов Соединенных провинций, требования их купечества и партии мира, с одной стороны, а также бедствия Франции, расстройство ее финансов и угроза присоединения английского флота к ее и так многочисленным врагам – с другой помогли склонить к миру главных противников в этой продолжительной войне. Людовик XIV давно хотел заключить сепаратный мир с Голландией, но Провинции сначала отказывались от него из опасения показаться неверными тем, которые поддержали их в трудный час, а затем из-за непримиримости Вильгельма Оранского. Постепенно противоречия сгладились, и между Соединенными провинциями и Францией был подписан 11 августа 1678 года Нимвегенский мир. Вскоре к нему присоединились и другие страны. Главные потери в войне понесла, естественно, разросшаяся сверх меры, но немощная монархия с центром в Испании, которая уступила Франции Франш-Конте и ряд укрепленных городов в Испанских Нидерландах, что раздвинуло, таким образом, границы Франции в восточном и северо-восточном направлении. Голландия, ради покорения которой Людовик XIV начал войну, не утратила ни пяди земли в Европе, а из заморских территорий – только колонии на западном побережье Африки и в Гвиане. В первую очередь, она обязана сохранением целостности и в общем благоприятным исходом войны своей морской мощи. Эта мощь спасла страну в час наивысшей опасности и позволила ей впоследствии пережить войну. Можно сказать, что в определении хода войны, официально завершившейся миром в Нимвегене, морская сила была одним из основных факторов, не уступающим по значению ни одному другому фактору в отдельности.

Военные усилия тем не менее подорвали силу Голландии, а аналогичные тяготы, перенесенные страной в последующие годы, сломили ее. Но какое влияние оказали они на гораздо большее государство под властью короля, непомерные амбиции которого стали главной причиной изнуряющих войн этого времени? Среди многих усилий, которые характеризовали блестящее начало правления тогда еще молодого короля Франции, не было более важных и более разумных, чем усилия Кольбера, который стремился в первую очередь оздоровить финансы и затем укреплять их на прочной основе национального благосостояния. Это благосостояние, находившееся тогда на уровне значительно более узком, чем позволяли возможности Франции, следовало развивать в направлениях поощрения производства, стимулирования здоровой активности торговли, создания мощного торгового флота, большого военного флота и колониальной экспансии. Некоторые из этих направлений являются источниками, другие – важными составляющими морской силы, которая на самом деле, можно сказать, составляет неотъемлемый элемент, если не главный источник силы приморской страны. Все шло хорошо в течение почти двенадцати лет. Развитие Франции во всех этих направлениях быстро двигалось вперед, если даже не во всех направлениях одинаково. Казна короля увеличивалась полной мерой. Затем наступило время, когда ему пришлось решать следующую дилемму. Должны ли усилия, которые естественно и, возможно, справедливо диктовало ему честолюбие, принять такую направленность, когда, при всем огромном напряжении, навязываемом стране, они не стимулируют, а скорее мешают естественной активности населения или вредят торговле из-за отсутствия надежного контроля морских путей? Или ему следует заняться делами, которые, при всех затратах, сохранят мир на границах государства, приведут к преобладанию на море и, вследствие импульса развитию торговли и всего того, что с ней связано, принесут доходы в деньгах, почти равные, если не равные совсем, государственным затратам?

Это отнюдь не фантазия. Своей политикой в отношении Голландии с ее последствиями Людовик XIV дал Англии первый импульс встать на путь, реализовавший еще в годы правления французского короля те цели, которые, как надеялись Кольбер и Лейбниц, осуществит Франция. Король способствовал тому, чтобы торговые грузы перевозили не голландские, а английские корабли, он позволил Англии мирно решить проблему Пенсильвании и Каролины, захватить Нью-Йорк и Нью-Джерси, он пожертвовал растущей торговлей Франции ради английского нейтралитета. Не сразу, но очень быстро Англия вышла на первое место в качестве морской державы, и, каковы бы ни были ее тяготы и тяготы каждого англичанина в отдельности, эта страна оставалась вполне благополучной даже во время войны. Несомненно, Франция не могла не учитывать своего континентального положения, не могла сторониться полностью континентальных войн, но можно предположить, что если бы она выбрала путь наращивания морской силы, то могла бы избегнуть многих конфликтов и с большей легкостью перенести те, от которых нельзя было уклониться. Во время заключения мирных соглашений в Нимвегене ущерб не был невосполним, но «земледельческое население, торговля, мануфактуры, так же как колонии, сильно пострадали от войны. Условия мира, столь выгодные для Франции в территориальном и военном отношении, были гораздо менее выгодны производителям товаров, протекционистские пошлины понижались к выгоде Англии и Голландии»[58], двух морских держав. Понесло урон торговое мореходство, а великолепно выросший королевский военный флот, вызывавший зависть Англии, напоминал дерево без корней. Вскоре флот сократился под ударами войны.

Перед тем как окончательно завершить разговор о войне с Голландией, – короткое замечание по графу д'Эстре, которого Людовик XIV назначил командующим французской эскадрой союзного флота и который участвовал в этом качестве в битвах при Соул-Бее и Текселе. Это замечание проливает некоторый свет на квалификацию, которую имели французские морские офицеры того времени до того, как опыт сделал многих из них моряками. Д'Эстре впервые вышел в море в 1667 году в зрелом возрасте. Но в 1672 году мы обнаруживаем его главнокомандующим большой эскадрой, имеющим под своим командованием Дюкена, который уже был опытным моряком, отдав морской службе около сорока лет. В 1677 году д'Эстре принял от короля под свое командование отряд из 8 кораблей, который должен был содержать за свой счет на условиях оставления себе половины трофеев. С этим отрядом он совершил дерзкое нападение на голландский остров Тобаго. Дерзость д'Эстре доказывает, что его двусмысленное поведение в битве при Текселе вовсе не являлось следствием недостатка в нем отваги. На следующий год он снова вышел в море и ухитрился посадить на мель у островов Авес (к востоку от голландского владения, острова Бонайре, и к северу от побережья современной Венесуэлы, ныне принадлежат Венесуэле. – Ред.) целую эскадру. Отчет об этом событии флаг-капитана насколько забавен, настолько и поучителен. В своем рапорте он докладывает: «В день гибели эскадры лоцманы ориентировались по солнцу, вице– адмирал, по обыкновению, собрал их в своей каюте доложить обстановку. Когда я шел в каюту, чтобы узнать, как обстоят дела, то встретил третьего лоцмана, Бурдалу, который выходил оттуда с воплями отчаяния. Я спросил его, в чем дело, и он ответил: «Из-за того, что я нахожу отклонение корабля от курса большим, чем другие лоцманы, адмирал, как обычно, угрожает мне и оскорбляет, но я ведь всего лишь маленький человек, который делает все, что в его силах». Когда я вошел в каюту, адмирал, весьма сердитый, сказал мне: «Этот мерзавец, Бурдалу, всегда приходит ко мне с тем или иным вздором; я выгоню его с корабля. Он заставляет нас идти курсом, который ведет черт знает куда». Поскольку я не знал, кто прав, говорил довольно наивно капитан корабля, я ничего не смел сказать из опасения вызвать гнев на собственную голову»[59].