Я отряхнул кровь с лезвия, наслаждаясь ошеломлением на лице единственного обитателя сокровищницы.

Им был не кто иной, как губернатор Лауреано Торрес.

Он выглядел таким, каким я его помнил. Очки, водруженные на нос. Аккуратно подстриженная борода и подмигивающие умные глаза. Чувствовалось, потрясение от новой встречи со мной не было долгим. Губернатор быстро пришел в себя.

А за его спиной были деньги. Всё, как и обещал Чарльз Вэйн…

Замысел этого налета возник два дня назад. Я сидел в «Старом Эйвери». Разумеется, в Нассау были и другие таверны. И бордели тоже. Я бы соврал, утверждая, что моя нога никогда туда не ступала. Но вернулся я не куда-нибудь, а в «Старый Эйвери», где подавальщицей служила Энн Бонни. (Никто не умел так соблазнительно склоняться над пивной бочкой, как она.) В этой таверне я провел немало счастливых часов, любуясь ее восхитительной задницей; здесь мы с Эдвардом и Бенджамином тряслись от хохота и пили, забыв о времени. Здесь нам казалось, будто мы недосягаемы для остального мира. Естественно, приплыв из Тулума, я немедленно отправился сюда, подгоняемый сильнейшим приступом жажды.

Вот так. Совсем как в давние бристольские времена: чем паршивее на душе, тем сильнее жажда. Конечно, в тот момент я это не очень понимал и вообще не был склонен предаваться размышлениям, хотя стоило бы. Вместо этого я вливал в себя кружку за кружкой, думая, что утоляю жажду, а на самом деле лишь усугублял ее. Мои мысли крутились вокруг Обсерватории; я думал про то, как она вписывается в мои замыслы разбогатеть и отомстить тамплиерам. В мыслях всплывали Джеймс Кидд и Кэролайн. В тот день я выглядел настолько мрачным и угрюмым, что первым вопросом, который я услышал от пирата Джека Рэкхема по прозвищу Калико Джек, был такой:

– Эй, чего грустишь? Никак влюбился?

Я поднял на него мутные глаза. Драться с ним меня не тянуло; для этого я был слишком пьян, как, впрочем, и для всего остального. И потом, Джек был не один, а с Чарльзом Вэйном. Оба совсем недавно приплыли в Нассау, однако слава о них, как водится, бежала впереди. Про эту пару мы слышали от каждого пирата, которого судьба заносила в Нассау. Чарльз Вэйн был капитаном «Скитальца», а Калико Джек служил у него квартирмейстером. Англичанин по происхождению, Джек вырос на Кубе и внешне был похож на смуглого уроженца этого острова. Он носил одежду из яркоокрашенного индийского ситца (или калико – отсюда и его прозвище), в ушах болтались тяжелые серьги, а головной платок лишь подчеркивал его высокий лоб. Не мне говорить про чужое пьянство, однако Джек не просыхал. Его дыхание всегда было зловонным, а взгляд темных глаз – тяжелым и сонным.

Вэйн отличался от Джека более острым умом и бойким языком, но никак не внешностью. Длинные всклокоченные волосы, такая же борода. Все это придавало ему изможденный вид. Они оба носили кожаную перевязь с несколькими пистолетами и абордажные сабли. От обоих исходило жуткое зловоние, свидетельствующее о многомесячных морских странствиях. К таким не торопишься проникаться доверием. У Калико Джека, помимо беспробудного пьянства, явно были не все дома, а Вэйн вечно находился на взводе: неосторожно сказанное слово могло заставить его схватиться за нож. Да и со своей командой он был скор на расправу.

И тем не менее оба были пиратами. Свойскими парнями.

– Добро пожаловать в Нассау, господа, – сказал я им. – Мы рады всем, кто вносит достойный вклад.

Раз уж мы заговорили о Нассау и, прежде всего, о состоянии, в каком пребывала наша пиратская республика, должен тебе сказать: к хозяйственным делам мы относились как настоящие пираты.

Когда ты в море, порядок на корабле поддерживается не из любви к порядку, а потому, что от этого зависит, уцелеешь ты или отправишься на дно. Опрятный корабль – отнюдь не капитанская прихоть, и это знают все. Зато когда на суше, где твое выживание уже не зависит от быстрых и правильных действий, ты понимаешь: вот это надо бы сделать, но можно и отложить на потом…

Это я к тому, что наша столица превратилась в помойную яму. Некогда грозный форт, Нассау обветшал, его стены покрылись внушительными трещинами. Наши хлипкие домишки просто разваливались. Лавки и склады не могли похвастаться обилием товаров, но были захламлены так, что черт ногу сломит. А что касается наших отхожих мест… Знаю, до сих пор я не очень-то щадил твои уши, обрушивая на них кровавые подробности своей жизни. Но здесь я провожу черту.

Хуже всего было зловоние. Не только из отхожих мест, хотя и они, должен тебе сказать, выразительно «благоухали». Зловоние висело над всем Нассау, и главным его источником были кипы гниющих шкур, брошенных пиратами на берегу. Если только ветер дул с моря… такого и врагу не пожелаешь.

Как помнишь, Чарльз Вэйн и сам распространял крепкий «аромат» немытого тела после месяца, проведенного в море. И тем не менее вряд ли можно упрекать его за произнесенные слова:

– Так это и есть новая Либерталия? У вас воняет совсем как в тех дырах, что я ограбил за последний год.

Одно дело, когда ты сам клянешь свою лачугу, но когда об этом говорит другой – тут уже не до смеха. Тебе вдруг хочется встать на защиту родного гнезда. Однако я и тут промолчал.

– Нас убеждали, что в Нассау каждый ведет себя как пожелает, – усмехнулся Калико Джек.

Меня спасло появление Эдварда Тэтча. Раньше чем я успел ответить, послышался знакомый громогласный рев, который в одинаковой степени мог означать приветствие и боевой клич. Мой друг буквально влетел на террасу, словно «Старый Эйвери» был кораблем, который он готовился взять на абордаж.

Надо сказать, что и Эдвард Тэтч заметно преобразился. К его внушительной гриве черных волос добавилась окладистая черная борода.

В нем всегда жил лицедей. Вот и сейчас Тэтч стоял перед нами, раскинув руки: «Смотрите!» Подмигнув мне, он прошел на середину террасы и без каких-либо усилий взял командование таверной на себя. (Если задуматься, забавная штука получается. Мы были горазды разглагольствовать о том, что у нас тут республика, место неограниченной свободы, однако и в нашей среде существовала своя иерархия. Стоило Черной Бороде появиться в таверне, как все сомнения по поводу того, кто здесь главный, тут же улетучивались.)

Вэйн расплылся в кривой улыбке. Тягостная обстановка, воцарившаяся было на террасе, рассеялась.

– Капитан Тэтч, чтоб мне провалиться на этом месте! А что это за украшение ты вырастил на своей физиономии?

Вэйн потрогал собственную бороду. Тэтч пригладил свою.

– Зачем размахивать черным флагом, когда есть черная борода? – засмеялся Тэтч.

Так родился Черная Борода. Беря на абордаж корабли, он засовывал в бороду, заплетенную в косичку, обрезки зажженного фитиля, наводя ужас на всех, кто его видел. Подобные трюки снискали ему репутацию самого ужасного пирата не только на Багамах и в водах Карибского бассейна, но и во всем мире.

Однако сам Эдвард отнюдь не был жестоким человеком. Но, подобно ассасинам с их плащами и скрытыми клинками, выскальзывающими из рукавов, подобно тамплиерам с их зловещими символами и намеками на могущественные силы, Эдвард Тэтч, а ныне – Черная Борода (это прозвище быстро закрепилось за ним), великолепно понимал важность всего, что заставляет врагов наложить в штаны от страха.