В школе амулетчиков он учился яростно и упорно – не для того, чтобы стать лучше всех, а чтобы стать сильным.

Официально он считался воспитанником Гелберехта и носил его фамилию. Будьте уверены, везучий коллега Гелберехт слышал по сему поводу только похвалы и поздравления. Зомар был образцовым амулетчиком Светлейшей Ложи, вот кому бы стать первым… Но Дирвену Корицу он безусловно уступал, как, впрочем, и все остальные.

О выборе нового первого амулетчика до сих пор никто не заикнулся. У Суно сложилось впечатление, что Дирвену еще дадут возможность реабилитироваться и вернуть себе почетное звание. Все же заслуги у поганца немалые и неоспоримые. Никто другой не смог бы потопить в одночасье эскадру Глинкари Безносого Мстителя.

Пираты прослышали о том, что Ложа бросила против них свои ударные силы, и приготовились к бою, не ведая, что утечка информации была допущена с умыслом. Они ожидали военной флотилии, а вместо нее появилось одно-единственное суденышко, на борту которого находился упрямый, самолюбивый, конопатый, лопающийся от непомерного зазнайства, успевший за несколько дней настроить против себя всю команду мальчишка-амулетчик с «Чашей Таннут». Головорезы Безносого Мстителя не сразу поняли, что они уже трупы.

Таннут, старшая из дочерей Хозяина Океана, звалась Госпожой Пучины, и ее Чаша, прибранная к рукам Светлейшей Ложей, позволяла все что угодно послать в морскую бездну в дар Госпоже. С одной оговоркой: сила действия артефакта прямо пропорциональна силе того, кто Чашей повелевает. Иной способный амулетчик сумел бы, поднатужившись, потопить с ее помощью корабль средних размеров. Дирвен отправил на дно всю пиратскую эскадру, насчитывавшую два с лишним десятка кораблей. С того дня сиянские воды стали безопасны для торговцев, да и прочие морские державы приняли к сведению, что связываться с Ларвезой себе дороже.

Дирвена простят, пусть и не сразу. Но удастся ли, пользуясь случаем, научить его уму-разуму – это, дорогие коллеги, еще надвое. Суно не стал бы уповать на лучшее.

Перед отъездом он успел побеседовать с опальным первым амулетчиком. Тот был угрюм и раздосадован, но не чувствовал за собой вины – все валил на «придурка Эдмара», посягнувшего на самое дорогое.

– Таких извращенцев убивать надо! Чего ему в каком-нибудь Накопителе не сиделось, нет бы там к другим древним магам подкатывался… Может, он уже там был, а другие его оттуда выперли, чтобы не мешал исследованиями заниматься?

Не дождавшись от учителя ни подтверждения, ни опровержения этой догадки, Дирвен мрачно шмыгнул носом и добавил:

– Ненавижу парней, которые к парням лезут. Меня с этого блевать тянет, и даже не из желудка, а прямо из души. Убивал бы их! А этот придурок еще со своим куджархом…

– Не спорю, то, что отмочил коллега Эдмар, не блещет избытком здравого смысла, – сухо заметил Орвехт. – Но ты-то за каким чворком там вообще оказался? Если б оставался, где велено, никакой Эдмар к тебе не подкатился бы.

Амулетчик промолчал.

«Я же просто хотел на куджарха посмотреть», – читалось в его опушенных соломенными ресницами светло-зеленых глазах, полных непримиримой полудетской обиды.

– Ты получил недвусмысленное распоряжение находиться в своем шатре, чтобы сорваться оттуда по приказу, если понадобишься. За каким демоном ты с боевого поста ушлепал гулять по Выставке?

Молчание.

– Что такое, по-твоему, дисциплина?

– Подчинение правилам, которые для всех обязательны, – буркнул Дирвен.

В этом «для всех» проскользнул едва уловимый протест: мол, ваша дисциплина – для заурядного большинства, а если кто лучший из лучших, несправедливо требовать, чтоб он ее соблюдал наравне со всякими там всеми.

– Кстати, поосторожней мели языком о Тейзурге. Вот так что-нибудь сболтнешь, а потом за это огребешь. Прецеденты, знаешь ли, уже имели место. И в особенности воздержись от трепа насчет его любовных приключений с демонами Хиалы. Правда это или байки, никому не ведомо, но обитатели Хиалы, бывает, подслушивают людские разговоры.

– Да какое мне дело, что у него там с демонами, – на загляденье рассудительно и безразлично, едва ли не со снисходительными нотками, отозвался Дирвен. – Мое мнение – дурь это, но у меня-то с головой в порядке, я же демонами не интересуюсь. Если оно меня никак не парит, чего я буду из-за этого париться?

– Твои бы слова да золотом на серебре выложить. Весьма здравая жизненная позиция, не могу не одобрить. Однако же экзамен по логике парадоксов коллега Нильямонг напрасно у тебя принял. Надо было на пересдачу тебя отправить, на второй год.

– Почему?! – вспыхнул Дирвен.

– Потому, – вздохнул Суно. – Изыди с глаз долой.

Зинту он на время своей командировки пристроил к Эдмару, с которым благоразумно не стал ссориться из-за пергамонской истории. Ежедневно выдерживать трескотню кузины Табинсы и ее выводка – такое испытание для самой Тавше Милосердной было бы чрезмерным, так что свою прекрасную лекарку он вполне понимал. Коллега Тейзург заодно присмотрит за тем, чтобы к ней не подбивал клинья кто попало, а то наверняка найдутся желающие.

Что его беспокоило всерьез, так это передряга, в которую угодили Плясунья и Змейка. У песчаной ведьмы есть шансы ускользнуть, а Нинодия скорее всего пропала.

Ситуация в Овдабе напоминала известную сказку о чудовище и рыцаре. Мерзкое исчадие Хиалы разоряло и притесняло жителей некой страны, пока не пришел доблестный герой, который убил его и стал королем, после чего сам начал так притеснять и мучить своих подданных, что времена чудища вспоминались несчастными словно золотой век.

Закон о Детском Счастье в Овдабе некогда приняли, чтобы положить конец жестокому обращению с детьми в иных семьях. Нельзя отрицать, это был просвещенный шаг, но Надзор за Детским Счастьем довольно скоро превратился в мощную и грозную силу, мало в чем уступающую Дому Инквизиции Светлейшей Ложи. Сие орудие применялось и для подавления крамолы, и в интригах меж власть имущими для расправы с соперниками.

Неугодного обвиняли в каком-нибудь особо гнусном преступлении против Детского Счастья, обычно с использованием «улики хвоста и башни» – и готово. Никто не станет вмешиваться и проявлять сочувствие из опасения запятнать собственную репутацию. С жертвами расправлялись под предлогом заботы о детях: это было точь-в-точь как сказочный чудо-самострел, который всегда бьет в цель, да притом наповал.

После недавнего увеличения налогов в Овдабе усилилась хула на Ларвезу – чем не отвлекающий маневр, и Нинодия Булонг показалась тамошним кукловодам подходящим образчиком ларвезийской испорченности. Наверняка все это было устроено с ведома и одобрения Дитровена Брогвера, который о внебрачной дочери на свой лад позаботился, в согласии с овдейскими законами, а бывшую любовницу отдал на растерзание. За нее теперь оставалось только молиться Тавше Милосердной, воровскому богу Ланки и Госпоже Развилок.

– Сударыня, если вы решили пристроить ее ко мне в гарем, то я, знаете ли, неполовозрелыми девицами не увлекаюсь. Приходите лет этак через семь-восемь – тогда, может, и куплю.