– Я вот что хочу тебе сказать, – повторила она, отойдя к самой двери, – ты знаешь, что я пишу книги. Раньше я садилась за работу, только когда чувствовала прилив вдохновения и писала, что хотела: образы, возникающие в голове, какие-то свои мысли и рассуждения. Иногда поддавалась соблазну и описывала такие вещи, которые мне хотелось, чтобы произошли со мной, в общем, любила себя в искусстве, а не искусство в себе. Но время шло, я взрослела, в жизни оставалось все меньше надежды на перемены к лучшему, и я поняла, что литературное творчество – это не только способ забыться в мечтах. Это работа, стало быть, пишу я не для себя, а для читателей. Людям интересно, что происходит с моими героями, а не со мной лично. Сейчас ты поймешь, к чему я это все говорю. Осознав, что литература – это труд, я стала читать книги по писательскому мастерству и садиться за работу не только по требованию души и сердца, а каждый день. Бывают периоды, когда текст будто сам льется на лист, а бывает и наоборот. Сидишь и выдавливаешь из себя корявые фразы, будто бредешь по колено в песке. И каждый раз думаешь: «Зачем так себя истязать? Лучше сериал посмотрю, пока вдохновение не вернется. Все равно получается такой ужас, что переписывать придется каждое слово». И оно действительно так, Руслан, когда нет вдохновения, продуктивность почти нулевая, но видишь ли, в чем дело… Когда заставляешь себя работать, ты будто наращиваешь мускулы и становишься сильнее, и когда приходит вдохновение, ты делаешь больше и лучше, чем если бы просидел за компьютером кучу времени, набирая одно слово в час.

– Аналогично как если ты научаешься хорошо оперировать плохими инструментами, то с хорошими становишься просто виртуозом, – с пониманием произнес Руслан. – Но к чему ты вдруг мне это говоришь?

– Так и в любви точно так же, Руслан, – объяснила Лиза. – Бывает душевный подъем, а бывает и спад, но все равно нельзя опускать руки.

– А у тебя бывает спад?

– У меня? – Лиза сделала нарочито искреннюю гримаску. – Нет! Ну что ты! Конечно же, нет!

– И у меня нет. Если что, знай, это не спад, а припадок сволочизма. Знаешь что, подай мне, пожалуйста, джинсы, я хочу сбегать за цветами.

– Да ну зачем? Пойдем лучше к Анне Спиридоновне и отметим нормально. Я не думала, что все обернется так хорошо, но на всякий случай припасла для вас бутылку вина.

* * *

Мстислав Юрьевич давно знал, что жизнь почти никогда не оправдывает ожиданий человека. То, что кажется трудным и мучительным, делается удивительно легко, а самая ничтожная мелочь вдруг становится непреодолимым препятствием. Причудливое и непредсказуемое течение жизни, кроме того, еще никогда не бывает равномерным, то это жалкий полуиссохший ручеек, то стремительный и разрушительный водопад, и ничего тут поделать особенно нельзя.

Так и в расследовании: то ничего нет, а потом вдруг на тебя обрушивается лавина фактов, которые ты даже не надеялся когда-нибудь узнать.

Давнее дело убитой школьницы нельзя было оставить без внимания, и Зиганшин мучительно прикидывал, как бы так поднырнуть во мглу веков, чтобы вытащить его на свет. Журналист Божко умер, фамилии потерпевшей Евгений Германович не помнил, а вернее, не знал, и твердо мог сказать только, что все произошло накануне Нового года, но какого именно, неизвестно.

Когда Зиганшин почти готов был признать свое поражение, оперативник внезапно позвонил сам. Он поговорил с приятелем, занимавшимся тем убийством, тот связался со следователем, тогда молодым специалистом, а сейчас заслуженной пенсионеркой, воспитывающей внуков.

Эти трое пожилых людей готовы были тратить свое время, вспоминать то, что, может быть, им вовсе не хотелось вспоминать теперь, когда годы освободили их от обязанности погружаться в человеческую грязь и мерзость. Мстислав Юрьевич сразу предупредил, что действует как частное лицо, но почему-то ни одному из них не пришла в голову вполне естественная мысль, что раз частному лицу надо, пусть оно само и дергается, наверняка же не бесплатно, а мы стараться просто так не будем.

Через несколько дней Мстислав Юрьевич снова приехал в кофейню на встречу с Евгением Германовичем и бывшей следовательницей, носящей многозначительную фамилию Каинова.

Каинова оказалась приятной сдобной дамой с уютными фиолетовыми кудряшками. Чуть смущенно улыбаясь, она рассказала, что в молодости мечтала сделать карьеру сценариста детективных фильмов и для этого делала заметки по ходу своей следственной практики. Потом ее быстро повысили в должности, и писать сценарии стало не то чтобы лень, а некогда. Но блокноты она из сентиментальности сохранила, и, как только старый друг попросил о помощи, она тут же взяла стремянку и полезла на антресоли, где в самом дальнем углу под рулонами обоев и толстым-толстым слоем пыли покоился почти окаменевший старый чемодан с ее заметками.

Дело Ани Лисовец она помнила потому, что нельзя остаться равнодушным, когда умирает человек в самом начале своего пути. Само расследование было рутинным и не потребовало от Каиновой ничего, кроме выполнения стандартных действий и оформления бумаг.

В коллективе подростков всегда идет жестокая борьба за власть. Почти никто из ребят не остается сам по себе, все делятся на касты, обычно это, условно говоря, «элита», «гопники» и «ботаны», и, иногда, совсем жалкая категория двоечников, у которых не хватает задора примкнуть к гопникам.

В каждой касте может быть деление на подкасты, настолько ювелирно тонкое и точное, что впору поучиться социологам, и все группировки имеют своих лидеров, которые конкурируют между собой за звание верховного господина. Напоминает феодальную раздробленность, но у подросткового возраста вообще много общего со средневековьем.

В школе, куда в девятом классе поступила Аня Лисовец, место верховного лидера занимала Света Поливанова. Дочка директора универмага, она, без сомнения, принадлежала к элите, а яркая внешность и бесшабашное поведение позволили ей стать королевой школы.

Очевидно, Света была человеком неглупым и дальновидным, поэтому сумела наладить отношения с предводительницей гопников, Леной Стожко, так что вскоре они стали лучшими подругами, и уклад школьной жизни от феодальной раздробленности сделал шаг к абсолютизму. Девочки держали все старшие классы, Света подкрепляла свой авторитет подачками, эпатажными выходками и дерзостью с учителями, а Лена была у нее вроде Берии, руководя хорошо отлаженным репрессивным аппаратом из поклонников-гопников.

Никто не осмеливался идти против них открыто, наоборот, девочки попроще старались заслужить их дружбу, надеясь, что статус приближенных позволит им выделиться из серой массы.

Так обстояли дела, когда в школу пришла Аня Лисовец. Она оказалась удивительно красивой девочкой, не просто миловидной, а такой, что от взгляда на нее перехватывало дыхание.

Обычно, признавая девушку красивой, приходится идти на компромисс, либо не замечая какое-то несовершенство, либо убеждая себя, что оно придает внешности дополнительный шарм.

Во внешности Ани изъянов не было. Такие прекрасные женщины рождаются, наверное, раз в сто лет, и люди долго еще потом хранят о них память.