Арину отдали, признали пред Богом его вечной спутницей, а стало быть, никто и никогда не отнимет у него эту птичку малую, душу его бесценную.

С непривычным трепетом поднял край плата, что скрывал дорогое личико, и коснулся нежным поцелуем мягких губ Арины. Она ответила робко, будто дрогнула. Тем и пробудила в Андрее извечное мужское — моя!

Толпа загомонила наново! Отец-то Виталий попытался журить за шум неурядный, но кто ж слушал? Как повалили из церкви-то, как зашебутились! Народ кричит, просом закидывает молодых. Родня хучь и идет чинным порядком, а все одно — сбивается. Уж очень отрадно все сошлось-свершилось.

Солнце вон хлещет, будто рекой льется, листья золотятся, небо синеет глубоким цветом и дух такой, который токмо по ранней осени бывает — прохладный, терпкий и хмельной, не хуже, чем в окаянном мае.

А уж когда добрались до хором, тут совсем весело стало. Людям за ворота выкатили бочки с бражкой и вином, а значит гулять всему Савиново ночь напролет!

Андрей горстями кидал деньгу в народ, тот ловил и голосил довольно.

— Щедро, боярин!!! Любо!!!

За женихом и родня расстаралась, приветила ратников местных серебром. Подлетки шустро ползали меж поживших, собирали монеты. Прятали, кто за щеку, а кто в ладошку. Ох, и радостный торг будет скоро! Пряников медовых, да бусиков девчачьих набрать, себя порадовать.

В хоромах за столами богатыми поначалу-то тихо было, урядно. А вот опосля второй чарки и завертелось! Семьи хучь и породнились, а все одно — стенка на стенку. Кто-то одно припомнил, кто-то другое и пошла перебранка, да не злая, а шутейная. Тётка Евдокия смеялась так писклявенько, да живо, что опричь нее все хохотом заходились. Воевода Фрол балагурил громко, с того всем и стало понятно, в кого внучёк чубатый пошел. Ить кровь-то не водица…

Пришла пора третей чарки, под нее особый обряд — плат с невесты тягать. Мамка Житяниха и боярыня Ксения встали да и пошли к молодым — сидели-то во главе стола, как и должно. С приговором и стянули платок.

Андрей уставился не жену… Ариша зажмурилась от света, но сразу же к Шумскому взглядом метнулась. Тот обомлел — глаза огромные, печальные, испуганные. Он и не сдержался, заговорил, а ведь невместно!

— Ариша, что ты?

Она только головой покачала на его слова.

— Я боялась, что ты раздумаешь, Андрей… Всю ночь металась, сны дурные видела, — и заплакала…

Тихо так, без голоса. Токмо слезы текли по щекам. Родня приметила и обрадовалась! Знак хороший, когда невеста рыдает на свадьбе-то, да не напоказ, а тихо, от души.

Андрей утешать не стал — слов не нашел — просто опустил руку под стол и взял ее пальчики в свои, сжал крепко. С того Арина рыдать перестала и посмотрела светло. Глаза, что осенняя речка, да весенний листочек в ней…

— Горько, ой горько-то как! — Дёмка чарку свою поднял. — Целуй невесту, братка, а то вино в глотку не лезет!

Пришлось вставать и троекратно целовать Арину в щеки. Шумской про себя сокрушался тому обычаю — ведь целовать хотелось иначе, да и не при всех. Аж бровь грозно вскинул, до того не любил сборищ шумных.

А свадьбе-то что? Им бы токмо веселиться, да пить. Вон уж и пляски затеяла молодежь. В больших хоромах-то можно! Шум, дудки пищат. В открытые окна гомон людской — гуляет Савиново.

Шумской все на Аринку смотрел. Кика женская уж дюже к лицу ей была. Ладно облегала головку золотую, скрывала косу, токмо на стройной белой шее из-под бабьего убора виден был малый завиток. В него взглядом и упёрся, дурной. Все хотел нагнуться и поцеловать…

— Андрей, — шептала Аринка — Я просить тебя хотела.

— Все, что пожелаешь, золотая, — и на завиток смотрел.

— О дедуле. И Гарме. Деда мой один совсем…так…

Шумской и договорить не дал:

— Заберем.

— Спаси тя Бог, — голову нагнула, будто кланялась.

С того Шумского проняло и малёхо в злость кинуло.

— Арина, не смей. Ты кому голову клонишь? Кому спасибо говоришь и за что? Муж я тебе. Твой. Одно мы с тобой, разумеешь? О деде твоем уж подумал. Хоромцы малые срубили опричь нашего дома. А не захочет, так пусть тут живет.

— Не ругайся, любый, — улыбнулась рыжая. — Я никогда еще женой никому не была, так откуда мне знать, как благодарить и что просить.

Как благодарить? Андрей точно знал, но рассказывать о том при всех не пожелал. Мысленно токмо позлился на шумных гостей, которые преградой невольно стали меж ним, Аринкой и крепкой, широкой лавкой, что велел он поставить в большой ложнице.

— Никак не проси. Говори и все, — и руку сжал ей крепко.

— И не откажешь? — Аринка сияла улыбкой, от которой Шумского кидало то в жар, то в холод.

— Сказал же, все, что захочешь.

— Тогда разреши Буяна кормить. Я не испорчу! — Аринка глаза сделала до того просительные, что Андрей не сдержался.

Склонил все же голову и поцеловал рыжую прядь. Гости и не заметили неурядности: галдели, да смеялись.

— Про Буяна говоришь, а обо мне ни слова. Золотая, ты извести меня хочешь? Разрешу, куда я денусь.

Ариша после жаркого поцелуя румянцем залилась, но глаз от мужа не отвела.

— Тогда еще попрошу… поцелуя. Вот такого-же.

Вмиг получила, да еще какой!

— Арина, ты бы сидела смирно. Инако придется мне народ смешить. Ухвачу и унесу подальше. И уже сам буду просить, но не о Буяне. Верь, — Шумской высказал, и принялся искать глазами Дёмку.

Тот, оглоед, вертелся возле статной дочки боярина Арсения из Шумских. Выхаживал перед ней индюком надутым, зубы скалил и чубом хвастался. Однако приметил, что братка глазами высверкивает и подошел незаметно к молодым.

— Чёго тебе, жених? — склонился над плечом Андрея. — Шепчи нето.

— Гостей-то удержи*. Понял? — Шумской знал, Дёмка токмо рад будет набедокурить.

— Чего не понять? Понял, — и в хохот. — Терпи. Недолго еще. Вон, как батька мой начнет головой никнуть, так я и крикну вести*.

Андрей кивнул, да и остался сидеть, ждать, когда свадьба с радости бражной уж перестанет смотреть на молодых, обсуждать и улыбаться. Сидеть долгонько пришлось: боярин Аким хучь и серьезный мужик, не шебутной, а пить здоров был! Чарка за чаркой, а голова все не опускается. Пришлось наново Дёмку звать, да просить, чтобы тот батьке подсунул чарку поболее.

А Дёмке-то что? Взял, да подсунул! Акима и срубило, словно топором, а там уж чубатый расстарался, заорал, заблажил, что пора молодых весть.

Гости стадом собрались, скучились и с шутками, да намёками повели Андрея и Аришку в ложницу, и там Дёмка не оплошал — после поклона молодых гостям, впихнул обоих в дверь, прихлопнул, встал враспор в сенях и давай брехаться с теми, что лезли подглядывать. Может и не сдюжил бы, не удержал, но Машутка вынырнула и встала плечом с братом — блажила, что есть мочи, не пускала.