порядок, что каждый действующий магистрат сам называет своего преемника, и такое представление только утверждается вслед за тем курией[751].

Когда мы читаем римские законодательные сборники, мы прежде всего изумляемся, что звание декуриона или магистрата в муниципиях рисуется в них скорее как тягость, чем как выгодная служба[752]. Законы заставляют землевладельца делаться декурионом против его воли; они как бы приговаривают людей к эдилитету или дуумвирату. Если назначенный пробует бежать из курии, закон возвращает его туда насильно, приковывает его к ней[753]. Не надо думать, что такие законы являются плодом упадка государства или делом слепой тирании: они обнародовались такими императорами, как Антонины[754]. Именно эти императоры были истинными организаторами муниципального строя, отличительные особенности которого мы только что описали. Учреждая такую местную знать, они обозначили ее обязанности в то же время, как и права, и они так тесно связали вместе первые с последними, что в наши дни ученые, исследовавшие вопрос, стали спрашивать себя, не была ли судьба этого декуриона или магистрата более достойна сожаления, чем зависти, и не оказывалась ли эта муниципальная свобода скорее особою формою утеснения.

Правда, что порядки и взгляды того времени кажутся странными человеку нашего века; но это происходит, вероятно, оттого, что наши понятия об управлении совсем не те, какие господствовали в ту эпоху. В глазах современных поколений всякие привилегии составляют почесть, между тем как почти во все века истории человечества они являлись обязательствами. Мы склонны думать, что привилегированные группы общества захватили свои преимущества силою или хитростью, между тем как чаще всего им приходилось, наоборот, принимать их сверху и даже с трудом переносить их. Мы легко предполагаем, что эти привилегированные граждане муниципиев должны были цепко держаться за осуществление своих прав и сохранение преимуществ, между тем как почти всегда оказывалось необходимым принуждать их не отказываться от привилегий, и, коль скоро им предоставлялась свобода, куриалы спешили от них отделаться.

Наш век весьма отличается от эпохи, которую мы изучаем, еще тем, как он понимает свободу. Он видит самый существенный признак ее в участии, хотя бы косвенном и кажущемся, в управлении страною или в администрации городов; между тем в другие века люди находили свободу где угодно, но не в отправлении политических обязанностей. Когда римские законодатели устанавливали муниципальный порядок, они, очевидно, не думали работать в освободительном направлении, и население, как кажется, не требовало этого от них. Общим желанием и власти, и населения тогда было видеть муниципальное управление в удовлетворительном состоянии и чувствовать свои интересы обеспеченными. Устроители администрации для достижения такой цели не нашли лучшего способа, как сгруппировать в одно целое землевладельцев, то есть лиц, обладавших наиболее крупными и существенными материальными интересами местности, и поручить им вести под своей ответственностью все земские дела[755]. Но можно ли было при этом предоставить каждому из членов этой группы свободу принимать возлагаемую на них функцию или отказываться от ее исполнения? Надо было слишком уж плохо знать человеческую природу, чтобы полагать, что много людей будет добровольно и охотно добиваться такой опасной чести. Предвидя уклонения, законодатель нашел необходимым установить, что богатство явится источником не только права, но еще и обязанности. Землевладельцы объявлены были членами муниципальных курий волею-неволею. Им запрещено было выселяться, продавать землю, вступать в военную службу или в ряды духовенства; перед ними оказались закрыты все выходы, через которые они могли бы избежать возложенных на них обязательств[756]. Курии вскоре опустели бы, если бы законы не охраняли их от неизбежного ухода членов.

Список курии (album сиriae), мы видим, составляется каждые пять лет не имперским чиновником, который был бы чужд общине, но самими куриалами или избранным ими магистратом. Они были естественно заинтересованы в том, чтобы не пропускать при этом ни одного имени; кажется даже, что они стремились заносить в эти списки больше имен, чем было необходимо, с тою целью, чтобы приобрести большое число людей, которые бы разделяли их общественные повинности[757]. Отсюда возникали две серии противоположных ходатайств, которыми непрестанно осаждались императоры в продолжение трех веков. С одной стороны, очень много людей жаловались на то, что они неправильно были внесены в список декурионов: они ссылались обыкновенно на свой возраст или свою бедность. С другой стороны, курии протестовали, заявляя, что многим из граждан их общин удавалось ускользнуть от их требований и что бремя муниципальной службы становилось слишком тяжелым для тех, кто оставался. На эти двоякого рода жалобы правительство отвечало двумя сериями постановлений, которые очень ясно прослеживаются при внимательном чтении Дигест и Кодексов. С одной стороны, оно запрещало вносить в album тех, кому было менее 18 лет от роду и кто владел менее чем 25 югерами земли; с другой, оно возвращало в курии тех, кто пытался уклониться от муниципальных повинностей. Первый ряд мероприятий имеет в виду интересы отдельных личностей, второй – интересы курий. Можно легко объяснить себе эти различные узаконения, издававшиеся властью, если представляешь хорошо в своей мысли различные просьбы и требования, исходившие от населения[758].

Не может быть сомнения, что эдилитет, квестура и дуумвират были очень высокие должности. Человек, являвшийся в продолжение целого года вождем одной из этих больших общин, территория которых пространством равнялась нынешнему французскому департаменту, должен был быть чрезвычайно важной особой. Надписи наглядно свидетельствуют о почтении, которыми окружены были муниципальные магистраты; нередко случалось, что для вознаграждения их за искусное управление или за понесенные материальные жертвы община воздвигала на основании особого декрета статуи в их честь. Но, тем не менее, очень немногие лица, нужно думать, домогались такого блестящего величия. Если мы сочтем, сколько оно должно было стоить, нам трудно будет даже предполагать, что каждый год являлось к избранию на должности достаточное количество кандидатов для пополнения их всех. Поэтому приходилось выбирать или назначать таких людей, которые сами ничего не добивались, даже ничего не желали или даже горячо желали не быть избранными. Против подобного рода избраний очень нередко подымались протесты; последние исходили именно от избранных, a не от тех кандидатов, которые оказались отстраненными[759]. Так приходилось быть магистратом поневоле. Напрасно люди стремились уйти от такой принудительной службы[760]; напрасно скрывались они; закон гласил: «Если человек, назначенный к исполнению муниципальной магистратуры, бежит, его надобно разыскивать; если он не будет найден, пусть y него отнимется имущество и будет отдано тем, кто сделан будет дуумвиром вместо него; если же он будет разыскан, его наказание будет заключаться в том, что он будет обязан целых два